благоприятное впечатление о Тротте; Мессершмит пришел к выводу, что его собеседник является именно таким, каким его рекомендовал Брюнинг, и «действительно выражает настроения ряда ответственных сил в Германии и людей, их представляющих». Мессершмита особенно удивило то, что Тротт высказал свое несогласие по одному важному вопросу, о котором говорилось в меморандуме. По мнению Тротта, союзным государствам не следует публично объявлять о тех условиях, на которых, по их мнению, возможно заключение мира. Он выразил опасение, что в Англии есть «очень влиятельная группа», которая готова заключить мир с Гитлером на тех же условиях, как и с той Германией, которую Тротт представляет. «Самое опасное, что может случиться, – сказал он, – это заключение поспешного и скороспелого мира с нынешним правительством Германии или ему подобным… Такое решение представляло бы собой катастрофу как для Германии, так и для всего остального мира». Тротт настоятельно предлагал, чтобы было выработано заявление о действительных целях союзных держав, которое можно было бы передать созидательно настроенным силам в Германии и которое придало бы оппозиционному движению силу и поддержку, в которых оно так нуждается»[97].
В ходе встреч с Мессершмитом, как и с другими, с кем ему приходилось видеться в США, Тротт делал все, чтобы побороть предвзятое отношение к себе, однако до конца развеять сомнения этого сотрудника госдепартамента ему так и не удалось. Очевидно, врожденная осторожность профессионального дипломата подсказывала Мессершмиту держаться подальше от того, кто казался «слишком хорошим, чтобы в это поверить». В записях второй беседы с Троттом, а также беседы с сотрудником института по изучению отношений в Тихоокеанском регионе Эдвардом С. Картером Мессершмит отмечает, что трудно поверить, что Тротт приехал в США «совершенно независимо» и как бы «сам по себе»; непонятно, как человеку с подобными взглядами разрешают столь легко и свободно как выезжать из Германии, так и въезжать в нее.
Мессершмит и его начальство, конечно, не могли себе представить, насколько сильно обозначились разногласия в германском МИДе, хотя это, конечно, не проявлялось открыто. Ведь получалось, что заместитель министра иностранных дел использовал все возможные средства для того, чтобы саботировать указания действующего министра, являвшегося его непосредственным начальником! Вероятно, Тротту следовало предвидеть подобные подозрения в свой адрес: он мог бы сказать, что понимает, что его приезд может вызвать обоснованные сомнения и подозрения; однако на самом деле сам факт его приезда в США говорит о том, насколько влиятельных людей он здесь представляет; то есть он мог бы подчеркнуть фактом своего визита ту важную роль, которую оппозиция играла внутри Германии, и то, насколько серьезные и высокопоставленные люди в ней представлены. Однако и при том, как все сложилось, Тротт мог быть доволен как тем радушным приемом, который ему оказали в США, так и тем, что, отвечая на его вопрос, ему сказали, что по возвращении в Германию он может встречаться и проводить доверительные беседы с американским временным поверенным в делах Александром Кирком. По некоторым данным, была запланирована встреча Тротта с президентом Рузвельтом и проведена в этой связи соответствующая подготовительная работа, но в конце концов она не состоялась.
В сложившихся обстоятельствах уже не играло столь важной роли, что Тротт в целом произвел весьма благоприятное впечатление на представителей неофициальных кругов, особенно на журналистов, которые обычно все воспринимают скептически и которых так просто не очаруешь. Возникает вопрос о том, в какой степени беседа с Троттом повлияла на появление статьи Уолтера Липпмана, опубликованной 10 ноября 1939 года, которая вызвала большой интерес и широкое обсуждение, в том числе и в официальных кругах. В ней Липпман призывал союзников выступить с публичным заявлением относительно целей войны. «Если немцев, – отмечал он, – удастся убедить, что военная победа невозможна, но возможен почетный мир, Европа все еще может быть избавлена от неисчислимых ужасов войны до победного конца». Поэтому сейчас самое подходящее время для того, чтобы союзники «сформулировали те цели, которые они преследуют в этой войне, дабы ясно показать немецкому народу, что осада с Германии может быть снята, как только там появится правительство, с которым можно вести переговоры». Мессершмит сообщил Халлу и Уэллсу, что он считает само собой разумеющимся, что за статьей Липпмана стоит Тротт. Двадцать лет спустя Липпман рассказал, что очень хорошо помнит о встрече с Троттом до появления этой статьи, но он категорически отрицал, что Тротт каким–то образом повлиял на ее появление. Однако с учетом того, что встреча Липпмана с Троттом состоялась буквально за два–три дня до появления статьи, а также что ее содержание в значительной степени перекликается с основными положениями меморандума Шеффера—Тротта, есть все основания полагать, что речь в данном случае идет о чем–то большем, нежели простом совпадении.
Другим журналистом, на которого Тротт произвел прекрасное впечатление, был редактор «Вашингтон пост» Феликс Морли. Именно Морли попытался организовать встречу Тротта с Рузвельтом, а также с госсекретарем Халлом, минуя заместителя Халла Уэллса, которому Морли не доверял. 10 ноября 1939 года Морли записал в своем дневнике:
«Адам фон Тротт, выехавший из Германии за три недели до начала войны, вчера пил со мной чай. Сегодня я организовал обед в его честь в нашем офисе, на котором, помимо его и меня, присутствовал также и Мейер (Юджин Мейер был издателем «Вашингтон пост»). Хотя официально он приехал к нам как специалист по Дальнему Востоку для участия в конференции, проводимой институтом по исследованию отношений в Тихоокеанском регионе в Вирджиния–Бич, большую часть своего времени он уделяет тому, чтобы создать здесь благоприятное отношение к тем большим и важным изменениям, которые, по его мнению, вскоре произойдут в Германии… Этот благородный и преданный идеалам молодой человек выполняет здесь поистине героическую работу… Главная проблема состоит в том, чтобы война на уничтожение против нацистов не велась таким образом, чтобы к ним вынужденно присоединились те в Германии, кто начинает выступать в поддержку свержения нацистского режима».
Уже тот факт, что в прессе было опубликовано то, к чему взывал Тротт и что он привез с собой в США в качестве фактического послания от оппозиции, свидетельствует о том, что его поездку в США никак нельзя назвать неудачной, а тем более провальной.
Меморандум Шеффера—Тротта был направлен как послу в Вашингтоне лорду Лотиану, так и правительству Канады в Оттаву. Здесь следует, видимо, сказать о той роли, которую сыграл известный английский историк Джон Уилер–Беннетт, который в этот же период 1939 года тоже находился в США и который был одним из немногих среди своих соотечественников, кто очень хорошо разбирался в германской тематике и был известен обширными познаниями в ней. Именно Уилер–Беннетт принимал участие в длительном и подробном обсуждении, из которого Шеффер почерпнул многие идеи, отраженные затем в его меморандуме. Также, скорее всего, Уилер–Беннетт принимал активное участие в качестве консультанта в подготовке меморандума, который Тротт составил для лорда Галифакса. Этот документ был составлен в очень общих фразах, в нем анализировалось отношение основных сил внутри Германии к нацистскому режиму и содержался призыв «объединить усилия всей Европы для спасения наших общих традиций и ценностей от варварства». Меморандум призывал Англию отказаться от традиционной пропаганды, «основанной на притворстве и двуличии в духе Макиавелли», и продемонстрировать свою решимость «добиться мира в Европе на основе равенства и справедливости».
Гораздо более конкретным и жестким был другой меморандум, завершенный Уилер–Беннеттом 28 декабря 1939 года. При подготовке этого документа Уилер–Беннетт активно обсуждал его с Троттом; уезжая из США, Тротт оставил копию меморандума своему другу в Нью–Йорке. В этом документе, написанном в характерной для него, энергичной и выразительной манере, английский историк особо привлек внимание к обращению к немецкому народу, сделанному Чемберленом в начале войны, в котором говорилось, что война ведется не против него, а против «тиранического и прогнившего режима». Поэтому на самом деле ведущаяся сейчас борьба может быть названа «войной за освобождение народа Германии». В то же время «у демократических государств есть союзник внутри Германии в лице патриотов самой высокой пробы, представляющих самые разные общественные слои и сферы деятельности, которые отражают те глубинные честность и порядочность и все то лучшее, что внутренне присуще и является основополагающим для немецкого народа. Эти люди, число и влияние которых больше, чем обычно представляется, объединены общей целью с демократическими странами, которая состоит в том, чтобы восстановить в Германии торжество закона и на этой основе обеспечить немецкому народу те свободы, которыми он пользовался еще со времен давнего прошлого». Завершал меморандум раздел, озаглавленный «О восстановлении торжества закона в Германии».
Этот меморандум, составленный с такой жесткой прямотой и энергией, которыми не отличались
