— Но ведь, — в раздумьях, прошелся вдоль строя пленных, Шарки, — И вы не нужны. Клянусь богом, да наша компания вам не по душе! Вы гляньте! — брезгливо обвел он глазами свору своих людей.

— Так? — с видом правого человека, остановился он перед пленным, которому кровь грубой сабельной раны, мешала видеть и говорить. — Конечно же, так! — вгляделся в его лицо Шарки. — Ну вот… — собрался он пойти дальше, но лицо его вдруг посветлело. Улыбка скользнула по тонким губам.

— Крэд! — позвал он, показав рукой.

Крэд по глазам понимал капитана. Приблизился к строю, взял за руку, вывел пленника, и подтолкнул к вещевой горе. «О-хм!..» — запершило в пиратских горлах. Пленной была молодая женщина.

— Что делать? — нахмурился, оглядев ее, Шарки. Печать сострадания легла на лицо капитана.

— Ладно, — стряхнул он печать, — Нам что делать? — обратился к тем, кто остался у борта, — Нам не по пути… Не по пути, господа! Но мы-то здесь дома, а вы? Нужны ли нам гости? — задумался он.

И крикнул визгливо:

— Крэд!

В руке Крэда, сверкая на солнце, качнулся тяжелый кинжал.

— Вы у нас лишние, — сказал капитан, — а там, — показал за борт, — остается голодной рыба!

Крэд приблизился к строю, выхватил первого, кто попал под руку. Оттеснил, прижал к борту, захватом под горло, навзничь, назад, запрокинул голову. Без размаха, коротким ударом всадил нож под ребра. Сверкнула на лезвии кровь, опрокинутый за борт несчастный, полетел в океан.

— Счастливо! — во след Шарки.

Рука Крэда легла на плечо другой жертвы.

А Шарки не думал о них, и не смотрел: подперев на груди подборок, любовался он исподлобья, скрытно, плененной женщиной.

Нож мелькал в руке Крэда. Летели тела в океан, вздымались фонтаны искрящейся красным, соленой воды.

Команда ждала, когда Крэд закончит. Глядела на гору под мачтой. Там было на что посмотреть!

Но главным сокровищем, жемчужиной вырванным из корабельной утробы, было не это. С лицом, побледневшим белее любых парусов или неба, смотрела в лицо ораве, женщина. Чужие глаза, угодьями жаркими плавили, наслаждались ею. Их столько — пожарище жажды! Ужас и боль, пережитые теми, тело которых рвал нож, мимолетны. А женщина обречена! Ей жить, умирая не сразу, в мерзком огне изощренной, низменной страсти безнравственных, падших людей.

— А, это новенький, ты! — рассмеялся пират, задетый плечом Копли Бэнкса, — Дружище, ты не шути!

Он глаз не сводил восхищенных с пленницы:

— Ведь хороша! До чего хороша, новичок! А-а… — он махнул рукой, вспомнив, что Бэнкс его грубо толкнул плечом, — Иди себе! Не для тебя. Не для меня даже, дьявол! — и так может быть… Видишь, чей глаз на нее уже крепко залег?! — кивнул он на капитана Шарки, — А его знаю!.. Иди, новичок!

— Стой! — крикнул Шарки, и махнул рукой Крэду, — Так не годится, видишь?

Крэд обернулся. Капли крови скользнули с ножа на палубу.

— Он же худой, ты видишь?

Запрокинутый навзничь, через перила фальшборта, юноша, правда, в больших руках Крэда казался подростком.

— Не годится, Крэд! — осуждающе покачал головой Шарки, — Какой прок с него там, — показал он вниз, — какой корм? Рыба над нами с тобой посмеется, Крэд!

Шарки приблизился. Полным сочувствия взглядом окинул лицо обреченного юноши. Надежда мелькнула там, загорелась…

— Ух-хух! — отозвался Шарки и потряс головой.

Снял с плеча юноши руку Крэда. Распрямился, застыл благодарно спасенный. Шарки тепло улыбнулся ему, положил на плечо свою руку и, вглядевшись в худое лицо, сказал:

— Видишь, волнуемся. Подкормить тебя, что ли? А там, — да уж бог с тобой, видно будет, — что там… Как думаешь? — глянул на Крэда. И, хмурясь, как человек, подыскавший спасительный шанс, спросил юношу:

— А ты католик?

Юноша закивал. Губы дрогнули в слабой улыбке. Он позволил шутить над собой. И, чтоб не упасть — подкосились ноги, — сделал полшага, вперед.

— Протестантом, видишь ли, Крэд, человек не стал. Не успел…

— Не успел? — удивился Крэд, и перекинул кинжал с правой, в левую руку. Он был готов сунуть его за пояс.

— Крэд, — задумался Шарки, — а нам нужны католики?

— Это Вам, — сказал Крэд, — господин мой, знать… — пожал плечами, сплюнул и отвернулся.

— Мы им не по нраву, Крэд. И тем и другим. Мы ведь не люди, — дьяволы, Крэд!

Крэд вздохнул.

— Ну, — предложил он, — не рыбу, а крабов кормить назначим!

— Верно! — одобрил Шарки. Метнул руку к поясу, выхватил нож, и так же, как Крэд, вогнал его снизу, под ребра юноше. Крэд, не медля, смахнул тело за борт. Прочертив на излете небо, упала на поручень капля горячей слезы.

— Счастливо! — услышав всплеск далеко внизу, спохватился Шарки и приподнял, церемонно шляпу.

Псом, застывающим в стойке над верной добычей, должен был себя чувствовать Бэнкс.

В прорехе на платье, вспоротом грубой, чужой пятерней, светлело тонкое, женское плечико пленной женщины. Незагорелое, белое, как и у всех, кто шел в Новый Свет из Европы. Блеск жадных глаз на палубе, был готов потеснить и солнце, плавя взглядами это плечико, платье, тело под платьем.

Бэнкс увидел ее глаза. Жаждой горели они, прикипая к ножу в руке Крэда…

Шарки взбодрился.

— Ну!.. — взглядом обвел он свору и положил ладонь на эфес своей шпаги.

Сделал шаг всем навстречу. Тряхнул головой, послал проклятье, как все пираты. И гулким, тяжелым шагом, направился к пленнице.

— В чем дело?! Я говорю: в чем дело?!

Перед ним стоял Копли Бэнкс. Рука самозванца, у всех на глазах, легла на плечо их пленницы.

Толпа отступила, ахнула: дьявол отнял языки.

— О-оо! — сорвалось с белых, тонких как змейки, губ капитана, — Ого!

«Зрелищной будет расправа!» — оценила и восхитилась толпа, зная нрав капитана Шарки.

— Бэнкс!.. — гаснущим ропотом прокатилось в толпе, и пленница поняла: «Его имя!».

Капитан вскинул руки, и тут же, мгновенно их приземлил на саблю и пистолет.

— Кто ты такой? — вплавил он взгляд в глаза Бэнкса. Рыбьи, блеклые, красные глаза у капитана Шарки, — Кто? Неделю, как здесь, щенок! Первый бой, где себя показал…

— Показал, — спокойно парировал Бэнкс, — значит, пес. Не щенок…

Капитан без слов перегнал желваки на побледневших скулах.

— Бой, — видя это, сказал Копли Бэнкс, — всегда может стать последним!

— Отважная ты, — поперхнулся Шарки, — скотина, Бэнкс!

Руки взметнулись от пистолета и шпаги к лицу дерзящего.

— Бой, — не дрогнув, напомнил Бэнкс, — всегда может стать последним, а у меня, еще не было пленной женщины!

Как на площади у эшафота, Бэнкс сказал всем:

— Добровольно жертвую всю свою долю, в обмен на женщину!