К ней? С чего? С тех пор, как табличка висит, и написано: «Хальт!», ни кто, кроме двух полицаев, не подходил. И ублюдок еще, Осип Палыч… Да только теперь, для нее, его нет. Комендант обещал, так зачем же теперь ублюдок?

И все-таки, мельком, Аленка взглянула в окно. И увидела веник. Небольшой такой, веничек. Это цветы. В руке коменданта Брегера.

«О, боже!» Растерянно, обреченно, Аленка открыла дверь.

— Вечер… такой, да, Алонка? — искал слово Карл Брегер.

— Добрый.

— О, я. Алонка, я, я! Добрый вечер, Алонка! Тебе!

Аленка, куда ей деваться, взяла цветы…

Он не ждал приглашений Оглядевшись, пошел в кухню. Ложились из саквояжа на стол помидоры и зелень; а главное — сыр, колбаса, и какие-то вкусности. Все для Аленки.

— Это правильно, ужин, Алонка?

— Правильно.

— Вот, — улыбнулся ей Брегер, — давайте.

Конечно, принес он с собой и вино. Из хороших. Скорей всего — Франция.

— Что ж… — согласилась Аленка.

А после, Карл Брегер спросил:

— Патефон?

— А, нету, — призналась Аленка.

— Момент!

Он вышел. А вернувшись сказал:

— Хорошо!

Прошло, может пять, ну, чуть больше, минут, — у них был патефон. Музыка тоже была не знакомой, такой, что Аленка еще ни когда не слышала. Немецкая, или может быть, тоже — французская. Приятно, и неуютно, одновременно, Аленке. Враг? Но она бы его не убила. Не знала, зачем? Неплохим, может быть, человеком, только немцем, был он. И он думал о ней, и шел ей на встречу. А главное — он записал: теперь Леша вернется в депо. Она просто не вынесет этого — на паровозе!

Они танцевали. Аленка умела — отец научил. В Карл Брегер смотрел ей в глаза и куда-то поверх. Может, видел свое… Кто она? Для него — точно так же — чужая. Он мог ей помочь и помог…

Ладони его, может он забывался, входили во вкус. И от плеч, понемногу, блуждая, ходили все ниже и ниже. Помедлив на лямочке лифчика, передохнув, насладившись, шли дальше и ниже. И вот уж, нащупав резиночку трусиков, через платье, — тихий восторг подарили Карлу Брегеру.

— Ох! — вздохнул он, — Алонка, напиник… Алонка, — сказал, закрывая глаза и теряя дыхание…

— Алонка, ты слышишь, Алонка? А я очень-очень, хотель бы напиник!

Выждав, открыл глаза. Чуть сверху, близко, смотрел в глаза Аленки.

— Вы поняль, — напиник? — вежливо, выжидающе, улыбнулся он.

Он не видел плохого в том, о чем говорил. А может, черт его знает, оно так и есть? Чего она знает? Чего в этой жизни успела Аленка? Вынесла Лешу оттуда? Он любит ее! А она — еще с пятого класса. Но разве поймет это Брегер? Ему это нужно? Нет! А она постарела. Она постарела сейчас, в один миг, на сто лет. Она все поняла! Палец Брегера, снова прошел по резиночке трусиков сверху, потом, скользнув книзу, нашел, и прошелся по нижнему краю. Он их срисовывал, снова гулял, наслаждался, по самой границе ее, откровенной, последней одежки.

«Что ж…» — безнадежно, горько признала Алена, — она (она — это проклятие, — это война) — оказалась сильнее! Карл Брегер — чужой. Он — враг. Но Осип Палыч — ублюдок! Сдаваться ублюдку сто крат было горше, чем сдаться врагу! Брегер получит свое. И никто не узнает! Алеша — вот он, не узнал бы! А есть у Аленки выход? Избавление — да: на войне оно всегда близко; или вот есть то, что есть… А выхода — нет! Любовь не лишь понаслышке и в книгах жертвенна — вот, — ставит она перед фактом Аленку! Ставит ее на колени… Безжалостно ставит, С глазу на глаз, и лишь утешением робким бродит сторонкой мысль о том, что Аленка жертвует только собой…

— Идемте, яволь, — прошептала Аленка.

И сама расстелила постель.

Он, не колеблясь, стянул мундир.

— Ой, Алонка, Алонушка, жду! — шептал он.

Обреченно, тихо, поднимала Аленка подол выше бедер…:

— Алонушка, стой! — опередил ее немец, — Я сам!

Поднялся, приблизился к ней. Осторожно взял плечи. И впился в губы. Покусывал, мягко, нежно. Он хотел, чтобы все шло красиво. Он мог, такой человек, быть любимым, любить…

— Найн! — отстранилась Аленка.

— Вы что? — с хрипотцой, отстранившись, спросил ее Брегер, — Вы думайт? Вы что?

— Не хочу! — «Не на пятом, жаль!» — пожалела Аленка. Будь пятый этаж, она б кинулась вниз.

— Алонка! — он сел на кровать, — Значит, нету напиник — не будет депо! Понимайт: Депо — повторил он, — Туль-ин, депо — ни каких! Нет напиник с тобой — и депо — никаких. Я — вот так!

Жестом — три режущих росчерка, слева, на право, он ей показал, что из списка он вычеркнул имя Алеши и слово «Депо».

— Вот так. Понимайт?

— Понимайт…

Аленка приблизилась. Он дотянулся. Он, вытянул руки, приник лицом к ее животу, раскрывая ладони, обвел ими бедра и потянул к себе. К губам. Коснулись Аленкиной кожи горячие губы. Незримый, сладкий нектар покатился по ним, даря удовольствие немцу.

Не много как шторку, отвел он подол платья кверху. Губы припали там: под подолом, у верхней границы открытого тела. Еще выше… Брегер замер на миг, и загорелся как спичка!

Потянулись ладони вниз, обнажая Аленкино тело.

Она постарела сейчас, в один миг, на сто лет. Она все поняла! Прекрасное тело бесстыдно, безжалостно предавало ее.

Ему показалось: она бы упала, и он подхватил, увлек. Уложил перед собой. Приник, прижался в ожидании трепетной инициативы. Не дождавшись, сам, протянул под живот Аленкину руку, направил, блаженно проник.

Прекрасное было под ним, его можно мять руками… В него можно скинуть часть себя самого. Торжественный след в чужом теле, на этой земле! За него рисковали: рыцарей, слегших за это, не счесть. Прекрасна, Майн Готт, Аленка, и — безоружна!

Коварный предатель Аленки не убивал — наслаждался, отдавая как ястребу-дьяволу, тело чужому мужчине!

Она приходила в себя, сознавая: жива, и не зная — зачем? Она была безнадежна. Она поняла это, как только Брегер поник, оставляя торжественный след в ее теле. Когда обессилел на ней. Покорное тело, дав волю тому, что природа в нем заложила от сотворения, вздорило с ней, — Аленкой. Они расходились: душа и оно!

Да, это была безнадежность. Она повторяла: «Алеша!» Она поняла, что душа, отстранившись от тела однажды, назад не вернется. Крест, в двадцать лет! Аленка не испугалась этого, но думать о Леше уже не могла. О чем речь, она умерла…

Довольный, уставший, Брегер, тянулся к ней. Торжественный след, жаждал, ждал продолжения. След должен быть бесконечным!

Получивший свое, он переменился. Терпение рыцаря перед безоружной, прекрасной фройлен, сменялось жаждой взять все остальное. В жажде гладил он ее плечи, затылок, распушивал, расправлял ее волосы, трогал за ушком. И потихонечку, исподволь, поощрял и подталкивал губы Аленки, все ниже и ниже к груди, к животу. И дальше.

— Алон, целовайт! — клонил губы Аленки лисьей тропой к вершине по имени «Пик удовольствий».

— Нет, — в живот Брегера, глухо, сказала Аленка, — я так не могу!