— А бог их знает. Но они не в Копривштицу ехали, будь уверен.
Из другого конца залы донесся голос отца:
— Ну, ладно, куда ехали — это их дело! А вы знаете, который уже час? Ну-ка, Филипп, позови Тодорану, пускай приберут здесь.
— Подожди, подожди...
— Чего еще ждать? Не стоят они того, чтобы на них время терять.
— Э-э, нет! Тут дело серьезное, отец!
Тон его куда больше, чем слова, заставил Неду обернуться.
Сквозь густую сетку тюля она смотрела на брата, стоявшего по другую сторону неубранного стола. Лицо у него было напряженное, возбужденное. Казалось, он готовился произнести речь. Но вместо этого Филипп произнес:
— Они ушли к русским.
— К русским? Да ты в своем уме? Через фронт?
— Я в этом уверен, отец. Собственно, все ясно, Климент — русский шпион! Они все трое — русские шпионы! — воскликнул вдруг брат, и его голос словно ножом резанул Неду. — Что в этом удивительного? Было бы удивительно, если б они ими не были! Старший учился в Петербурге, носил их мундир. А младший — я слышал это от него самого — в комитете состоял одно время. До сих пор таился, а вот теперь взялся за дело... Они разузнали кое-что, понабрались того-сего и айда к Арабаконаку. Наверное, у них есть какой-то способ перебраться через него!
Филипп разглагольствовал, иронизировал, и чем больше он распалялся, тем яснее становилось Неде, как он проницателен и сообразителен. Андреа ведь не сказал ей, что вместо него отправились братья. Он только сказал: «Пошли другие». Теперь она поняла, кто они, эти другие, и поняла, насколько опасно то, за что взялся человек, которого она любит.
— Хватит! Я не желаю интересоваться этими делами! И ты тоже прекрати ими заниматься, — остановил Филиппа отец.
— Но ведь они шпионы, уверяю тебя. Такие, как они, приведут сюда русских!
— Я сказал тебе, хватит! Запрещаю вести подобные разговоры в доме. Пусть кто что хочет, то и делает. Важно, чтоб мы были в стороне от всего этого. Каково будет нам — мне, тебе, твоей сестре — если сюда придут русские? Ты понял, что я хочу сказать?!
— Понял, — резко и гневно ответил Филипп. — Понял, что своим молчанием ты потакаешь им, становишься их соучастником!
— Потому что твои господа англичане болтовней только занимаются! А ты что собираешься делать? Джани-бею доложить?
— Во-первых, Джани-бей и англичане — это не одно и то же, — зло ответил Филипп. — И, во-вторых, тебе пора знать, что я в тысячу раз выше ставлю англичан и предпочитаю держаться их да и вообще цивилизованной Европы. Нам ни к чему делать ставку на то, чтоб сюда пришла такая же серость, как и мы сами...
— Опять твои глупости! — прикрикнул на него отец. — Я тебе уже сказал! И вообще прекрати этот разговор. Я запрещаю тебе даже словом обмолвиться кому бы то ни было насчет соседей! Ты слышишь?
Филипп молчал, но Неда видела, как нервно подергиваются его коротко подстриженные усики.
— Ты слышишь? — повторил отец.
— Слышу, — сухо, сквозь зубы ответил Филипп и, резко повернувшись, вышел из залы.
Что же теперь будет, что будет? Сдержит Филипп свое обещание и вообще давал ли он его?
— Папа! — дрожащим голосом произнесла она, откинув занавеску.
— Ты здесь?!
— Не позволяй ему, папа... Прошу тебя! Прошу тебя, скажи ему еще раз...
— Не твоего ума дело! Займись уборкой, чего высматриваешь там?
— Не позволяй ему! — повторила она настойчиво, с таким отчаянием в голосе, что отец посмотрел на нее.
— Ведь ты же слышала, что я запретил ему, — сказал он. — А сантименты эти ни к чему! Они из тех, что сами в петлю лезут. Добром для них это не кончится. Важно только, чтобы из нашего дома это никуда дальше не пошло. Чтоб нас не затронуло. Ведь так?
Она побледнела и уставилась на него невидящими глазами, губы ее дрожали.
— Что с тобой, Недка? И в такой день!
Она попыталась ответить, что все, о чем сейчас говорилось тут, недостойно... что она не хочет, не может... Но ей изменил голос. Она подошла к столу, потом вдруг выбежала из залы и кинулась к себе в комнату.
Сколько раз они стучались к ней в дверь — она уж не знала. «Оставьте меня! Оставьте меня!» — только твердила в ответ.
— Что с тобой? Опять устраиваешь какую-то трагедию! — сердился за дверью отец. — Филипп, Филипп! Иди сюда, скажи этой графине, что никому не станешь говорить про них... Ох! — вздыхал он. — Ну что за дурные головы! И надо же в такой вечер! Вместо того чтобы радоваться, гордиться, что роднимся с такими людьми... И из-за чего? Из-за кого? — бушевал он, то отходя от ее двери, то снова через минуту возвращаясь к ней.
Наконец он перестал к ней стучаться, перестал сердиться и кричать. Наверное, лег. Дом затих. Неда напряженно прислушивалась и улавливала теперь лишь неясные, таинственные шорохи, уже не раз слышанные прежде, какие-то шаги, тихое потрескивание, поскрипывание — звуки, присущие каждому старому дому. Когда-то они наполняли ее страхом. Сейчас она сама стремилась вызвать в себе прежние страхи, чтобы вытеснить тот, другой, большой страх, который владел ею сейчас. Она напрягалась, прислушивалась. Напрасно. Мысли ее снова возвращались к опасности, нависшей над семьей Андреа. Будет ли молчать брат? Разумом она успокаивала себя: в конце концов, Филипп не решится на такую подлость. Но чувство ее — а оно никогда ее не обманывало — твердило: не верь ему, может, даже завтра он захочет похвастать этой тайной перед Маргарет Джексон и даже перед Сен-Клером. Что станется тогда с братьями Андреа? И с ним самим? Надо ему сказать, как-то предупредить его...
Пока она лихорадочно думала, что бы такое предпринять, и металась по комнате, прислушиваясь к каждому звуку, ей казалось, что она запуталась в каком-то лабиринте и тщетно ищет выхода. Ее состояние было вызвано не только необходимостью предупредить Андреа, но и чем-то куда более сложным и решающим... Постепенно и все более явственно она стала сознавать, что пришло время оторваться от свой семьи, от всего того, что было чуждо ей и прежде, против чего она и прежде бунтовала. Роман, которым она давно уже жила в своем воображении, сейчас становился реальностью… «Вот оно — испытание», — говорила она себе и припоминала не одну книгу и не одну героиню, которая точно так же, как и она, оказывалась на перепутье. Она понимала, что на этот раз ей надо
И снова вопрос: что же ей делать? Она отворила окно. В комнату ворвался холодный воздух, смешался с теплым и, обратившись в пар, окутал ее легким облачком. «А не позвать ли мне Андреа? Но комната деда находится как раз под моим окном, а он, домовой, не спит, все слышит, — с неприязнью подумала она. — Может, бросить что-нибудь в его окно, что-то легкое?» Она собрала с карниза снег, слепила из него плотный шарик и бросила. Не попала. Что же, что же тогда бросить? Была бы горсть кукурузных зерен или бобов. Кораллы! Едва только это пришло ей на ум, она сразу же схватила ожерелье из красных кораллов — подарок Леандра. Сильно дернула и порвала его, собрала кораллы в горсть и, размахнувшись, бросила. Кораллы глухо застучали по противоположной стене, по раме окна, по стеклам... «А что, если его нет сейчас в комнате? — вздрогнув, подумала она и затем без всякой видимой связи сказала себе: — Я порвала ожерелье... уже порвала его, все кончено...»
Что-то мелькнуло в окне напротив, что-то забелело за стеклом, окно отворилось. Он! Он! Она видела его и не видела. Она высунулась, приложила к губам ладони наподобие воронки. Нет, лучше не говорить ему. И не только потому, что родные могут услышать ее, а потому, что хочет обнять его, чтоб понять, сердится ли он на нее. «Там, у колодца, я жду тебя», — знаками объяснила она. Он неохотно, тоже знаками,