лоб, быстрые серые глаза и желто-пепельные прямые и редкие волосы; такой же была и коротенькая, клинышком бородка.

«Значит, это и есть полковник Сердюк», — подумал внезапно охваченный страхом Климент и уже не мог отвести от него взгляд.

— Поручик Ларионов! Чай для его превосходительства! И обратите на сей раз внимание, как он будет заварен! А вы, Михаил Александрович, принесете погребец его превосходительства! — сказал Сердюк, прокладывая себе дорогу в толпе молодых красивых адъютантов, а те кивали ему вслед, очевидно, хорошо зная, как должен быть заварен чай для его превосходительства и что содержится в погребце, который должен был принести Михаил Александрович.

Вдруг оцепеневший Климент почувствовал на себе взгляд быстрых глаз полковника, взгляд этот задержался на нем какую-то секунду и сразу же перебежал на Кареева.

— Вы ждете меня, корнет? — спросил Сердюк и подошел ближе.

Голос его прозвучал суховато, безо всякого любопытства.

— Так точно, ваше высокоблагородие!

— Что у вас ко мне? Кто этот человек?

Климент снова почувствовал взгляд Сердюка, скользнувший по его лицу.

— Из Софии, ваше высокоблагородие...

— Из Софии?! — взгляд серых глаз ни в чем не изменился, но теперь уже не отрывался от лица Климента.

— Он утверждает, что пришел оттуда. Их задержал подвижной пост... Его и еще одного — его брата... Задержаны они в четырех верстах к западу от перевала и при не совсем обычных обстоятельствах... Можно даже сказать, подозрительных. Но, с другой стороны, сведения, которые доктор нам сообщает относительно турецких войск в Софии...

— Вызовите переводчика и пойдемте в мою комнату.

— Переводчик не нужен. Доктор говорит по-русски.

— Тогда пойдемте! — сказал Сердюк, но, едва сделав шаг, он остановился и прислушался.

Странный крик, доносившийся снаружи, усилился до такой степени, что «ура» слышалось уже совсем отчетливо. Оно звучало так, словно его повторяло бесчисленное эхо — вдалеке, ближе и совсем близко... А снизу, со двора, донеслись фырканье лошадей и возбужденные голоса.

— Что там происходит? — наклонившись к окну, спросил Сердюк.

Адъютанты тоже кинулись смотреть в окно и так прижали Климента, что тот буквально прилип лбом к холодному запотевшему стеклу. Посередине покрытого снегом двора трое верховых — красивый офицер в шинели с меховым воротником и в меховой шапке и двое краснолицых от холода казаков, — соскочив с коней, что-то рассказывали сбежавшимся штабным писарям.

— Ура-а! — закричали те вдруг, и в воздух взлетели фуражки и шапки.

— Что такое? Скажите, ради бога, что там происходит?

— Плевен! Плевен! — кричали внизу.

Послышался дробный стук. Кто-то взбегал по лестнице. На галерее появился красивый офицер в шинели с меховым воротником.

— Где его превосходительство?

— Что?.. Что с Плевеном?

— Где он? Я от главнокомандующего...

— Тут, в этом помещении!..

Прежде чем адъютанты распахнули перед ним дверь, офицер толкнул ее, замер на пороге и, взмахнув каким-то конвертом, крикнул задыхаясь:

— Ваше превосходительство... Плевен пал! Осман-паша со всей своей армией сдался!..

Все замерли, слышались только совсем отчетливо близкие и далекие ликующие крики. В следующую минуту такие же голоса зазвучали и в комнате, и на галерее, и во всем доме. «Ура!.. Ура-а…» — кричали обезумевшие от радости офицеры всех рангов. Со слезами умиления на глазах они обнимались, целовались, снова кричали «ура», поздравляли с победой друг друга и снова обнимались, преисполненные счастья и гордости.

Один Климент стоял в стороне у окна, забытый. Из глаз его тоже текли слезы — слезы радости и благодарности, но ему не с кем было поделиться ни своей радостью, ни глубоким волнением, переполнявшим его душу. «Слава богу! Слава богу! — повторял он. — Теперь уже виден конец!.. — А перед его затуманенным взором мелькали то знакомые, то незнакомые лица. Восторженные, улыбающиеся, раскрасневшиеся. — Как весел Вельяминов. И Дандевиль. Что он говорит? А тот, высокий с моноклем, у него такой надменный вид... Нет, это не Гурко, не должен быть Гурко! Но все отвешивают ему поклоны... Но кто же тогда из них Гурко?» — спрашивал себя Климент и все ждал, все хотел увидеть лицо и фигуру, которые сами подскажут ему: вот он, этот прославленный военачальник!

Откуда-то принесли бокалы, шампанское. Бум! бум! бум! — как стреляют пробки! Радостный салют победы... И смех, и торжество, и веселье! Подтянутые адъютанты мечутся от одного генерала к другому, фамильярно наклоняются, наливают бокалы.

— Еще немного, ваше превосходительство! Угодно ли, ваша светлость?..

— Да, да... Налейте, поручик!

— Налейте! Такое событие!..

— Во славу русского оружия, господа офицеры! За здоровье государя императора, ура! — воскликнул кто-то высоким, энергичным, дрожащим от нескрываемого волнения голосом.

«Чей это голос? Почему все обернулись с поднятыми бокалами в ту сторону, откуда он прозвучал? Наверное, это Гурко! Но кто же, кто все-таки из них Гурко?» — спрашивал себя Климент и лихорадочно искал глазами своего героя. Но тут низкий потолок чорбаджийского дома затрясся, загудел от мощного офицерского «ура».

«Ура! Ура!» — мысленно воскликнул и Климент. Разве кто-нибудь может запретить ему это, пусть он и арестован и вызывает подозрение и кто знает, что еще с ним станется.

«Что меня ждет — поверят мне или не поверят?.. А что, если не поверят? Тогда расстреляют как шпиона, ведь я это уже знаю! Плевен пал! Через час обо всем узнает и Коста! И Андреа об этом услышит... Все, все услышат про это», — говорил он себе. И снова глаза его наполнились слезами, которые стекали по щекам, запавшим от усталости и бессонной ночи. Погруженный в свои горестные думы, он не успевал утирать их.

— Пойдемте, доктор! — вдруг услышал он голос Кареева, заставивший его вздрогнуть. — Полковник Сердюк приказал пройти к нему! — добавил он после минутного молчания и окинул его взволнованным взглядом.

Климент кивнул, смахнул слезы и, не произнеся ни слова, последовал за ним.

Они вошли в комнату Сердюка, маленькую, темную; в ней стоял заваленный бумагами стол, шкаф с большим замком и два стула.

Куда ведут его сейчас? И зачем? В душу Климента снова закралась тревога. Нет, они что-то уж слишком далеко заходят в своей подозрительности! Он помнит их не такими. И вообще они такими не были. Их обуял дух военщины. Какие только доказательства он им ни приводил, — возмущался в душе Климент, выходя из тесной комнатушки, где полковник Сердюк целый час допрашивал его.

— Его превосходительство тут? — услышал он голос полковника, который остановил первого попавшего ему на пути адъютанта.

— Он все еще тут, ваше высокоблагородие!

Как, они идут к Гурко? Его ведут к нему! А он только что ругал полковника. Сейчас все произойдет именно так, как они мечтали с Костой всю дорогу. Генерал Гурко не может не понять его! Они подошли уже к знакомой Клименту двери, Сердюк постучал, и, как только изнутри прозвучало громко и сдержанно: «Да»,