— Папа! Что такое, папа? — испуганно вскрикнула Сесиль. — Что-то случилось с мадемуазель Недой?

«Случилось, да, случилось, — сказал он про себя. — Случилось то, что должно было случиться». Он это предчувствовал! Предчувствовал? Нет, нет, это не было предчувствием. Мать сказала ему тогда: «Ты по-прежнему наивен... Так было с Марго... Так и теперь...»

— Леандр, что с тобой?

Мать торопливо подбежала к нему. Он, не глядя на нее, протянул ей письмо. Он знал, что сейчас произойдет.

— Скажи мне, папочка, дорогой! — допытывалась Сесиль.

— Ничего, моя девочка... Твоя мадемуазель Неда... она уже не хочет быть моей женой... она не любит меня...

— Но как же это? Мадемуазель Неда тебя любит, папа, я знаю. Я ей скажу, я ее попрошу!..

— Оставь, миленькая... Нет, нет! — сказал он, и тут же слова его были заглушены негодующими и злорадными воплями матери:

— Да как она осмелилась! Это ничтожество! Эта нахалка! О, о! И этот, этот поджигатель... Хоть бы его повесили...

— Перестаньте, мама, прошу вас...

— Перестать? Теперь уж не перестану! Я тебя предупреждала, ты помнишь? Только потому и приехала, но ты... А теперь? Ах, лучше, в тысячу раз лучше, что произошло именно так....

Слушая ее крики, безмолвный и бледный, он вдруг увидел, как Сесиль выскочила из кабинета, а затем тут же, накинув на себя белую шубку, стала спускаться вниз по лестнице. Он встрепенулся.

— Куда ты идешь? — спросил он девочку.

Она сбегала вниз, не отвечая.

— Сесиль! Это бессмысленно, слышишь, Сесиль!

Он вдруг сообразил, что уже стемнело, что кучера, наверное, уже нет, и, испуганно вскочив, побежал к лестнице. Мать последовала за ним, продолжая вопить.

— Вернись! Вернись! — крикнул он Сесиль.

Но Сесиль не останавливалась и не отвечала. Входная дверь скрипнула и с треском захлопнулась.

— Пальто... мой цилиндр... — кинулся вслед за нею Леге. — Скорее... скорее...

Уже несколько раз экипаж консульства промчался по улицам до Задгорских и обратно. Сесиль искали и у Будиновых, и у Позитано, и у леди Эмили. Ее не было нигде. Какие-то лавочники видели девочку в белой шубке — она бежала по переулкам. Видимо, Сесиль заблудилась и, вместо того чтобы идти к Куру-чешме, к Неде, побежала в противоположном направлении, в турецкие кварталы. Маркиз и де Марикюр, а с ними и Сен-Клер, который явился с целым взводом жандармов, поспешно кинулись туда на поиски. А тут еще началась метель. Стало совсем темно. Опустилась ночь.

В большом салоне консульства на козетке лежала мадам Леге с мокрым платком на голове. Гувернантка говорила ей что-то успокоительное, но сама плакала. Их голоса и всхлипывания доходили до сознания Леге, окаменевшего от страха и боли, как неумолчный упрек... Он запоздал всего на какую-то минуту, точно на столько, сколько понадобилось Жан-Жаку, чтобы принести ему пальто и цилиндр. А какой невыразимо жестокой и фатальной казалась ему теперь эта минута... «Боже мой! — повторял он. — Пресвятая дева! Помогите ей... Только бы мне найти ее!» И он с непостижимым упорством и настойчивостью возносил в душе молитвы, чего не делал уже много лет и что рассудок его всегда отвергал...

Но какую власть может иметь рассудок, когда часы бегут один за другим, а дочь его, дитя его, единственное, что еще оставалось у него на этом свете, потерялась где-то на заснеженных глухих улочках в ночной темноте. Он видел, как она блуждает в метели во мраке. «Девочка моя! Миленькая!» — беззвучно шептал Леандр, расхаживая от окна к окну и снова порываясь бежать искать ее. Но его уговорили все, кто отправился на поиски, дожидаться их здесь. И потому он вынужден сидеть беспомощно дома. Ожидание казалось бесконечным. Не в силах устоять на одном месте и слушать упреки матери, он то направлялся к выходу, то снова подбегал к окну, пока наконец решил, что выйдет на улицу и будет ждать у входа в дом.

Он подошел к фонарю, над которым полоскался на ветру обмерзший флаг. Вьюга металась вокруг него, осыпала его снегом. Ее все нет! Все нет! Где она может быть?! Мрачные, одно ужаснее другого предположения мелькали в его голове. Нет, нет, отгонял он их. Это бесчеловечно... Она же ребенок... Он слышал от кучера, что несколько дней назад проходившие через город турецкие солдаты изнасиловали девочку, его родственницу. Ее затащили в сгоревший дом чуть ли не днем. И о каком-то пареньке постарше, болгарине, рассказывали ему... Надругались, поглумились над ним и зарезали. О господи! Он вздрогнул.

Снег хлестал ему в лицо. Снежинки таяли на ресницах. А может, он плачет? Если бы он мог плакать, как его мать! Или же кричать, как она, обвинять, угрожать... Все его чувства словно замкнулись внутри. Им всецело владел только страх за Сесиль, который единственно придавал ему силы. Он не думал ни о злосчастном письме, с которого все началось, ни о причине поступка Неды. И была ли причина? Она полюбила другого. Честно, прямо сказала ему об этом. Не как Марго... И было ли это причиной? «Причина, вероятно, во мне», — шепнул ему тут какой-то голос. Не голос рассудка, нет. Хотя, если бы сейчас он был прежним, рассудительным Леге, то, возможно, тоже оправдал бы Неду и отыскал бы вину в самом себе. Но он уже не был прежним, да и какое значение мог бы иметь ответ — в ком причина всего, что случилось... Теперь он был только охваченный ужасом отец, который ждал. Нет ничего страшнее ожидания, но в ожидании была и надежда. И у него не оставалось ничего другого, как ждать.

Напротив их дома, у мечети, где сейчас был лазарет, остановилась повозка с ранеными. Оттуда доносились голоса. Двое пьяных турок прошли совсем близко, бросив на него насмешливо-удивленный взгляд, дохнули винным перегаром. Он не шелохнулся. А что, если ее повстречали такие же, как эти двое, или еще похуже... Снова в голове его замелькали всякие ужасы... Воспоминания прошлого года. Восстания... Изнасилованные дети... убитые дети, дети, насаженные на штыки, зарезанные, изрубленные топором... Какой разум может постичь такое? Страшная, дикая страна! Тогда он был потрясен до глубины души, возмущался, писал доклады... А теперь… Теперь... Но нет! Нет! Эти страшные слова невозможно произнести... Только не его Сесиль... его веселая девочка. Как она совсем недавно скакала на одной ножке, и смеялась, и не давала ему письмо! Лучше никогда не приходило бы это письмо! Никогда, никогда! «И никогда бы я не встречал ее... И никогда нога моя не ступала бы сюда... Боже мой, неужели Сесиль все еще не нашли? Неужели ее все еще нет!»

Он словно окаменел. Не чувствовал холода, хотя замерз. Снег покрыл его сплошь. Он не стряхивал его. Он только лихорадочно вслушивался в неясные звуки ночи. Там раздался чей-то голос... Проехали телеги... Фиу-у! — завывает вьюга. Какой-то крик… Неужели? Нет. Снова пьяные... В последнее время эти османы предались безудержному пьянству. Война оказалась сильнее их веры… А сейчас скачут лошади... Сюда! Фаэтон. Его фаэтон. Он инстинктивно сделал шаг, второй... Его! Он узнал его, узнал… Подъехал к фонарю... Они... Витторио... И еще кто-то, Марикюр... и между ними она! Она! Слава тебе, господи!.. Обезумев от радости, он кинулся к экипажу, поскользнулся, едва удержался на ногах.

— Сесиль! Детка... Сесиль!

Витторио отстранил его руку, оттолкнул его. Сошел. Марикюр почему-то медлил.

— Сесиль! — нетерпеливо крикнул Леге. — Что произошло? Что с тобой, детка?

— Погоди, погоди, мой несчастный друг, — подняв Сесиль на руки, сказал Позитано. — Она уже не ответит тебе...

Леге вырвал девочку у него из рук. Не верил. Сесиль была тяжелой, неподвижной. Он поглядел на ее безжизненное лицо, повернул к ним голову, снова перевел на нее взгляд... Вдруг, покачнувшись и застонав, он бросился к дому. Позитано и Марикюр едва успели его подхватить. У освещенного входа он остановился и снова вперил взгляд в лицо девочки — все в кровоподтеках и синяках, оно были обезображено. Он припал к нему, стал покрывать поцелуями, потом зарыдал в голос и чуть было не рухнул наземь, но друзья поддержали его.

— Скоты! Звери! — неистово, захлебываясь, кричал он. — Мое дитя... мое единственное... Несчастное... Несчастное дитя! Кто этот изверг?.. Этот... этот...

— Мы нашли ее в одном из бараков, где размещаются патрули. Блюстители порядка... — сказал с