слюдяного фонаря над дверями таверны. Фонарь горел не дымно, но, покачиваясь от порывов ветра, он отбрасывал на гладкую поверхность стены черные, зловещие тени. И что было самым тревожным, так это то, что черные тени двигались совсем не в такт пляшущим язычкам огня. Они подчинялись какому-то своему, одним им ведомому ритму, и двигались в четко определенном направлении, по одиночке, а то и группами, соблюдая определенный ритуал остановок и загадочных телодвижений, после которых одни из них исчезали, а другие снова появлялись. От этого танца теней веяло какой-то угрозой, неуловимой, но неумолимой.
В маленьком, незаметном домике, который располагался недалеко от таверны, но был настолько плотно закутан во тьму, что казался домиком-невидимкой, в комнатке, с двумя камышовыми ширмами, затянутыми белым шелком, в самом центре ее, на циновке, сидел, поджав ноги, человек. Сказать, что он был стар, значило ничего не сказать. Он был древен, даже не как камни стен, а как земля вокруг этих камней, как вечное небо над головой. Седой, когда-то сильный и ловкий, а теперь высохший, точно каштан, он сидел без движения, глядя прямо перед собой бесцветными глазами. Но в них, в этих глазах, не было старческого слабоумия — они светились жизнью, мудростью, мягким добрым светом и глубокой уравновешенностью. Кожа его, когда-то смуглая, теперь казалась белее снега, прямо перед ним на полу стоял маленький светильник, блуждающий огонек которого точно плавал по темной поверхности масла. Белые ширмы, такие же древние, как и их хозяин, в полутьме казались огромными окнами в потусторонний мир. Сходство это подчеркивалось удивительными по тонкости и живости изображениями черного, с пятью золотыми когтями на лапах, тонкоусого Дракона на одной и красно-черной змеей, кусающей себя за собственный хвост, на другой. В комнате витал едва уловимый аромат роз и крепко заваренного тхая.
Казалось, старик ждет.
И он дождался. Прямо перед ним, на линии его лучистого, говорящего взгляда, вдруг обозначился силуэт человека, мужчины, в просторном одеянии, не стесняющем движений. Он был невысокого роста, худ, но гибок, как веточка молодого дерева, и лицом весьма похож на старого Дзиока, только на несколько столетий моложе. Фигура уплотнилась, стала зримее, четче. Мужчина словно сошел с невидимой лестницы на раскрашенную циновку, поклонился старику и сел напротив. Тот все еще молчал.
— Здравствуй, Учитель, — произнес молодой, — рад видеть тебя.
Дзио-ка кивнул не отвечая.
Казалось, он не обращает никакого внимания на вошедшего и даже не видит его, но Дзигоро знал, как зорок этот бесстрастный взгляд его Учителя, как обманчива его отрешенность. Он, без сомнения, увидел и понял все, что только можно было увидеть и понять.
— Я тоже рад видеть тебя, — произнес старик глубоким и неожиданно сильным голосом. — Как далеко ты продвинулся в своих поисках после нашей последней встречи?
— Я умер, Учитель, — слегка удивленно ответил Дзигоро.
— Это я заметил, — невозмутимо кивнул старик. — Ну а еще что-нибудь ты сделал?
Дзигоро рассмеялся с явным удовольствием:
— Ты ничуть не изменился, Учитель.
— Ты тоже, — ответил Дзио-ка. — По-прежнему не отвечаешь на вопросы, а ведь я спрашиваю не о пустяках.
Дзигоро стал серьезен:
— Я видел его, Учитель.
— Делви?
— Нет, Учитель. Я видел Тумхата. Мне горько говорить об этом, но все же ты ошибся. В нем ничего не осталось от Делви, и я не хочу называть его тем именем, которое дал ему в тот день, когда он принял от меня Посвящение. Да они сам не вспомнит это имя. Он Тумхат. Маг. Поклонник Йог-Сагота. Он погряз в своей грязной магии, как муха в паутине, и теперь сам Ранхаодда не разберет, собака крутит хвостом или хвост — собакой, он управляет своими заклятьями, или магия уже давно подчинила его себе. Когда ты говорил, что путь магии — путь в никуда, в тупик, я не верил. Если это так, думал я, отчего столько мудрых считают за честь ступить на этот путь. Теперь я понял, Учитель. Есть Знание и есть Мудрость. Истинно мудрый никогда не захочет быть магом.
— Ты дорого заплатил за этот урок, — произнес Дзио-ка, — но Мудрость стоит дороже, чем Знание. И если ты прав и Делви безвозвратно потерян для этого мира, тогда у нас остается только меч. Ты выковал его?
— Клинок, о котором говорило пророчество, ждет за дверью. — В голосе Дзигоро проскользнули торжественные нотки. — Я нашел его почти готовым. Его отковала жизнь, а она лучший кузнец, чем я. Он может войти, Учитель? С ним женщина, она видит незримое глазу…
— Пусть войдут, — величественно и просто произнес старик.
Когда маленький, но необыкновенно острый нож в руке старика аккуратно срезал оплетку, бутыль предстала перед глазами Кулла и девчонки Айсиль во всем своем древнем великолепии. Она оказалась сделана не из глины, а из белого алебастра, подобно сосудам, в которых хранились драгоценные масла. Теперь Кулл понял, почему она показалась ему тяжелой. Варвару стало даже неловко, что такую изумительную вещь он так небрежно пихнул на дно своей котомки. Дзио-ка словно прочел его мысли.
— Случиться ничего не могло, северянин. Дыхание Смерти пережило века лишь потому, что запечатано величайшим заклятьем — подлинным именем Бога, древнего, Темного Бога…
Кулл мрачно кивнул. Он понял, о чем идет речь.
— Открыть ее, — продолжал Дзио-ка, — могло только это, подлинное имя, которое, насколько мне известно, передавалось из поколения в поколение в той семье, где хранилась погибель этого мира. Принимая сосуд на хранение, члены семьи и их ближайшие поверенные давали клятву беречь его больше, чем мужчина должен беречь свою жизнь. Они должны были беречь его так, как мужчина бережет свое мужское достоинство… — Лицо старика оставалось так же бесстрастно, но в голосе, несмотря на серьезность ситуации, проскользнул добродушный смешок, — из этой клятвы и родился обряд Посвящения в Хранители Сосуда. Их отмечали татуировкой с магическими знаками… — Взглянув на Айсиль, старик усмехнулся и интересный рассказ не закончил.
— Вся беда в том, — продолжал он, снова став предельно серьезным, — что от времени ветшает все, даже заклинания. Сейчас Дыхание Смерти очень опасно. У бутылки появилась дурная привычка открываться самой, когда кто-нибудь по злобе или по недомыслию скажет что-нибудь недостойное либо просто упомянет темного Бога тем именем, которое он взял для людей.
— Ее нужно уничтожить!… — воскликнул Дзигоро.
— Как? — коротко спросил старик.
— Учитель, мудрейший из мудрых, неужели даже ты не знаешь, как это сделать?
Дзио-ка медленно покачал головой.
— Разве может человек быть настолько мудрым, чтобы спорить с Богами? — спросил он, обводя всю компанию внимательным взглядом. На мгновение взгляд этот задержался на Кулле, но почти тотчас скользнул дальше. — В бутылке вино, друзья мои, — продолжал старик, — обычное старое вино, но рука темного Бога касалась его и наделила силой и голодом. Когда бутыль открыта, она должна кого-нибудь убить. И с каждым разом ей требуется все больше и больше, чтоб насытиться. А загнать его обратно может лишь человек, владеющий Запирающим Талисманом. У меня есть такой.
Варвар подскочил, но старик властно вскинул руку, и Кулл опустился наместо, кляня склонность великих мудрецов к пустопорожней болтовне. Впрочем, помня о ненадежной пробке, клял он ее мысленно, проявив не свойственную ему сдержанность в выражениях.
— Запирающий Талисман — не редкость, — продолжал старик, — это всего лишь особым образом ограненный камень, чаще всего — алмаз, иногда — сапфир. Его используют для разных целей. Для прекращения ураганов или для наводнений. Я дам вам такой камень но, боюсь, не слишком он вам поможет. Талисман не запечатает Дыхание Смерти на века, сила у него не та. Талисман придумал человек — мудрый, сильный, но человек. Для того чтобы спорить с Богами, нужно самому быть Богом. Или равным Богу.
— Богу? — пробормотал атлант, задумчиво поглаживая рукоять кинжала. — Хотел бы я знать, что значит — быть равным Богу.
— Этот человек должен быть мудрым, как звездочет, и чист, как младенец, — ответил без промедления Дзио-ка. — Он должен все иметь, но от всего отказаться. Идти дорогой Богов и платить жизнью за каждый шаг, но не жалеть об этом и не считать, что платит слишком дорого… Ты когда-нибудь встречал человека, который ничем не дорожит?
Кулл в своей беспокойной жизни встречал много самого разного народу и добросовестно порылся в памяти, но через некоторое время покачал головой.
— Вот именно, — кивнул Дзио-ка. — Такого человека на свете нет. Возможно, когда-нибудь он появится — живое воплощение Бога, герой или великий мудрец и найдет способ уничтожить Дыхание Смерти. Пока же мне очень жаль, друзья мои, но я вижу только один выход.
Воин, призрак и женщина не отрываясь глядели на строго камелийца.
— Я наложу еще одно Запечатывающее Заклятье. Мне потребуется много сил, и, возможно, их не хватит, но я сделаю все, что могу. Быть может, мне удастся отсрочить беду. Ничто другое мне не под силу. Человек не должен спорить с Богами…
— Хорошо, мудрец, дай мне этот Закрывающий Талисман, как говорят, если нет лошади, то и осел лошадь, а там посмотрим, — поднялся со своего места Кулл. За ним поднялась Айсиль и, наконец, Дзигоро, поклонившись на прощание Учителю.
Тем временем на улицах стемнело, и город, и так-то не слишком гостеприимный и добрый, сделался попросту зловещим. Айсиль испуганно жалась к Куллу. Ночных разбойников и воров она боялась больше, чем запечатанного в таинственной бутылке Дыхания Смерти. Откуда ей было знать, что тот, в ком она видела единственную защиту, водил довольно
