«Трансуорлд», «Технология», «Тектоника», «Тактика», «Текстиль»…

— Пока и этого достаточно, — прервал меня Юрий, быстро набрав эти названия на клавиатуре компьютера. — А как насчет буквы «3»?

— «Зоопарк», «Зиппер», «Зона»…

— «Зефир», «Зебра», «Зум»…

— «Зилч», то есть «ничто» по-американски.

— Ну, это вряд ли, — заметил Юрий.

Я взял с полки английский словарь и на всякий случай прочел еще несколько слов, начинающихся с буквы «Z»:

— «Цирконий», «Цюрих», «Цинк», «Царь», «Цветок», «Целлюлоза»…

— Может, сокращение расшифровывается, как «Интернэшнл телекоммюникейшнз Цюрих»? — предположил Юрий и набрал это название на компьютере.

— «Институт оф трейд Загреб»?

— «Интернэшнл текстайл энд зиппер»?

— «Интернэшнл текнолоджи энд… энд… энд что? Цинк? Цирконий»?

— «Зоология».

— «Зулусы».

— «Индепендент транслорт»… чего-то такого, — нерешительно сказал Юрий и, сверкнув глазами, высказал новую мысль: — А может, это юридическая контора? Указание, что впоследствии министерство будет иметь дело с адвокатами?

— Может быть и такое. Удивительного тут ничего нет. Действенная правовая система сказывается на развитии демократии не меньше, чем свободная пресса.

Юрий даже руки поднял в знак протеста.

— Не надо. Эти законники скоро нас с ума сведут. По-моему, ИТЗ может означать «Инепт, Тедиус и Зани».

— Пусть будет так. Но раз уж мы затронули юридические премудрости, то можно сказать и так: Игноменес, Тавтология и, и… — тут я опять открыл словарь, чтобы подобрать подходящее слово на букву «3» — «Зоонтролия».

— А что это такое?

— Форма умственного расстройства, когда больной думает, что он стал животным.

— А что ты думаешь, если расшифровать как «Иллюзорная, темпераментная и занудная»? — Хмыкнув, Юрий откинулся на спинку стула.

— Это адвокатесса такая?

— Да нет. Моя бывшая жена, — пояснил Юрий и еще долго смеялся, а потом сказал: — Забудем об этом, Коля. Тут лезет в голову всякая нелепица. Мы лишь теряем время.

Я хотел бросить эти гадания, но его шутка напомнила мне агента Скотто и некие ее слова, способные привести к разгадке. Юрий заметил мою веселую улыбку и не преминул спросить:

— Ты что-то придумал? Давай выкладывай. Я тебя знаю, ты что-то держишь за пазухой.

Я мотнул головой — дескать, нет ничего, а сам так и сиял от внезапной догадки.

— Видишь ли, Юра, это совсем из другой оперы. — То есть?

— ИТЗ нельзя расшифровывать так, как мы это делаем.

Я взял у него лист бумаги, карандаш и написал фамилию — РАБИНОУ или РАБИНОВИЧ, а по- английски — RUBINOWITZ.

— Рабинович? — переспросил Юрий, явно озадаченный. — Не помню такого. Кто он?

— Михаил Рабинович. Но он был им тридцать лет назад. Теперь он Майкл Рабиноу. Все время вертится в ночном клубе «Парадиз». Заправляет сетью гостиниц в Америке…

— Все равно не припоминаю.

— …и еще он связан с израильской мафией. Вот теперь брови Юрия поползли вверх.

— Да-да. Теперь припоминаю, — сказал он. — Полагаешь, это он отправил Воронцова на тот свет?

— Пока не знаю. Шевченко сказал, что, по его мнению, Баркин за этим убийством не стоит.

— Да ты понимаешь, как это здорово, если ты окажешься прав?

— Еще как понимаю, — ответил я, довольный собой и тем, что дело может прогреметь более внушительно, чем афера с обувной фабрикой в Зюзино.

— И что ты намерен теперь делать? Побежишь к ментам?

Я лишь пожал плечами, еще не зная, что предпринять, но потом, пораскинув мозгами, выпалил:

— Да, побегу к ментам, но к американским.

— К той бабе, что ли?

— Ага. К той иллюзорной, темпераментной, занудной бабе. — И я с ухмылкой потянулся к телефону. — Нет ли у тебя под рукой номера телефона посольства США?

Юрий достал маленькую записную книжку в черном кожаном переплете, уже сплошь исписанную, с дополнительными листками, тоже исписанными телефонами и адресами, но уже не в алфавитном порядке, а где придется. Книжечка эта имела для него особую ценность, ничуть не меньшую, чем электронные записные книжки для граждан западных стран, а даже большую. Большую, потому что Юрий жил в закрытом обществе, в городе без телефонных справочников. Прожив десятилетия в условиях поголовной подозрительности и подавления личности, граждане бывшего Советского Союза боялись записывать в книжечки телефоны родственников, друзей и сослуживцев.

Юрий набрал номер на диске одного из телефонов и передал трубку мне.

— Да-да. Я хотел бы переговорить со специальным агентом Скотто. Габриэль Скотто… Да, да, из вашего министерства финансов. Из отдела СБФинП… А-а… Да, пожалуйста… А-а… Благодарю вас.

Юрий вопросительно посмотрел на меня.

— Что? Она уже улетела?

Я мрачно кивнул.

— Да, улетела назад в Вашингтон. Они дали ее телефон в Вашингтоне.

— Хорошо. Звони в Вашингтон. С моего телефона. А вообще-то лучше из моего дома. Нужно долго ждать, пока соединят с заграницей.

— Да знаю я наши порядки.

— Ты что, решил дальше не рыпаться? — насел на меня Юрий, заметив, что я скис.

— Пока только подумываю об этом. Смотри: работы у меня нет, жить негде. Какие-то люди пытаются меня угрохать. Может, лучше смотаться отсюда хоть на время?

— Имеешь в виду Америку?

— А почему бы и нет? Ездил же туда более сотни лет назад мой прадед? А я из России пока никуда не выезжал. Может, и мне пришло время прошвырнуться?

— А как уедешь-то? Только билет на самолет тянет побольше миллиона. Мало того, что ты бездомный и безработный — у тебя за душой и гроша ломаного нет.

— Нечего мне напоминать об этом. А про эти штуки ты забыл? — Я вытащил из чемодана ордена и медали Воронцова. — Они могли бы стать для меня не только билетом на поездку.

— Ты что, намерен загнать их?

— Появилась такая мыслишка.

— На сколько же они примерно потянут? Тысяч на тридцать?

— Долларов? — уточнил я.

— Да, на них можно вволю попутешествовать. — Юрий, задумавшись, разгладил пальцами усы. — А не вляпаешься еще в одну беду, если станешь их продавать?

— На черном рынке-то? Да их там с руками оторвут.

— Уверен, что оторвут, — ответил он как-то неодобрительно.

— Что ты хочешь сказать?

— Да ничего особенного.

— Давай, давай, договаривай. Я же знаю тебя. Ты видишь здесь что-то предосудительное.

— Да, вижу. Мысль продать ордена на черном рынке коробит меня. На тебя такое не похоже. Они