— Это-то и удивительно, — согласился я и оглянулся туда, где спал удивительный юноша.

Паук кивнул.

— Когда он родился, мудрецы полностью изолировали его. Он гаплоид. Но он не импотент и вполне мужчина, если так можно выразиться, хотя и ведет целомудренную жизнь.

— Очень плохо.

Паук снова кивнул.

— Да. Если бы он присоединялся к оргиям летнего солнцестояния или делал бы некоторые успокаивающие жесты на праздниках урожая, это помогло бы ему избежать многих неприятностей и беспокойств.

Я приподнял брови.

— А кто знает, что он не участвует в оргиях? Вы же не держите его на привязи в Браннинге?

Паук засмеялся.

— Да. Но в Браннинге это формальность. Рождаемость поддерживается искусственным осеменением. Предоставление семени — в особенности, если мужчина из важной семьи — обычное дело.

— Звучит очень сухо и безлично.

— Да, но это эффективно. Когда в городе больше миллиона человек... Раньше, когда Браннинг был поменьше, так делалось и у нас. Потом результаты...

— Миллион человек? — перебил я. — В Браннинге живет миллион человек?

— По последней переписи в нем живет три миллиона шестьсот пятьдесят тысяч человек.

Я присвистнул:

— Это много.

— Да уж, даже намного больше, чем ты можешь себе представить.

Я посмотрел на стадо драконов, в нем было не больше трехсот голов.

— А кому нужны эти оргии искусственного осеменения? — спросил я.

— В огромном обществе все должно происходить так: пока общее равновесие удерживается за счет генетического запаса, единственное, что может сохранить гены — это смешивать их, смешивать, смешивать. Но мы стали семейными, клановыми, и в этом плане с Браннингом не сравниться никакое другое место, тем более деревня. Как добиться того, чтобы люди имели не более одного ребенка от одного партнера. В глубинке это достигается за счет нескольких ночей вседозволенности. А в Браннинге этому служат математические расчеты. И семьи должны быть вполне довольны, что имеют возможность завести, скажем, второго ребенка таким способом. Во всяком случае, то, что Зеленоглазый иногда говорит не те вещи не тем людям, то, что он действительно иной и не восприимчив к Киду, и то, что он из уважаемой семьи и несколько осторожен в обрядах осеменения беспокоит многих горожан. Все обвиняют в этом его партеногенетическое рождение.

— Значит, его структура одинакова со структурой его матери, — сказал я. — Это бывает очень редко. Если это будет происходить чаще, мы возвратимся в великий рок и великий ролл раньше времени.

— Ты рассуждаешь, как один из напыщенных дураков Браннинга, — раздраженно сказал Паук.

— Что? Это то, чему меня учили.

— Думай немного больше. Каждой минутой таких изречений, ты приближаешь Зеленоглазого к смерти.

— Что?

— Его уже пытались убить. Подумай, почему он был вынужден уехать. Потому, что некоторые, как и ты, решили, что он представляет собой генетическую опасность для общества.

— О, но почему он возвращается назад?

— Он так захотел, и все... — пожал плечами Паук. — Я не могу его удержать.

— По вашим словам, Браннинг — очень приятное место, — проворчал я. — Слишком много людей, половина из них — сумасшедшие — и они даже не умеют заниматься оргиями. — Я поднял мачете. — У меня нет времени для подобного вздора.

Музыка погребла Паука. Я играл светлую, радостную мелодию, а от Паука исходила мрачная музыка.

— Чудик.

Я обернулся.

— Что-то происходит, Чудик, что-то, что случилось раньше, когда здесь обитали другие. Многие из нас обеспокоены этим. Мы знаем истории о том, что в итоге случилось с древними. Это может быть очень серьезно. И это может коснуться всех нас.

— Мне надоели старые истории, — сказал я, — их истории. Но мы — не они, мы — новые, этот мир новый и жизнь наша — новая. Я знаю истории о Ло Орфее и Ло Ринго. Только они меня и заботят. Я отправился искать Челку...

— Чудик...

— Остальное меня не касается, — я извлек из мачете пронзительную ноту. — Буди пастухов, Паук. Пора искать драконов.

И погнал своего МЛ вперед.

Когда солнечный шар достиг апогея, город стал исчезать за горизонтом.

Помахивая бичом, я пропускал сквозь мозг слова Зеленоглазого: если была смерть, как я могу вернуть Челку? Любви достаточно, если она огромная, чистая и отважная. Я подумал о Ла Страшной. Она бы сказала так: «Смерти нет, есть только ритм».

Когда красноватый песок остался позади (по более твердой земле дракон пошел быстрее), я взял мачете и заиграл. Город тоже остался позади.

Драконы теперь легко перескакивали дрок. По равнине лентой извивался ручей. Животные остановились и погрузили головы в воду, поскребывая задними ногами отмель, траву, песок и черную землю. Вода стала мутной. На ветке подпрыгивала муха, чистила лапками крылышки (каждое крылышко величиной с мою ногу) и противно жужжала. Я заиграл для своего МЛ, он скосил на меня красный шар глаза и прошептал похвалу.

Смерти нет. Есть только музыка.

Продвигаться по такой местности (Это, — сказал Паук, остановив своего дракона и бросил в каньон камешек, — пересеченная местность. Драконы с любопытством заглядывали в пропасть, вытянув шеи. Гранитные утесы с проступающими рудными жилами и пропасти окружали нас) было гораздо сложнее. Солнце спряталось за облаками. Горячий туман расстилался вокруг скал. Тело при малейшем физическом усилии мучительно ныло, сказывалось напряжение предыдущего дня. Мы пробирались через легендарные скалы.

Драконы решили сделать здесь привал.

Паук сказал, что мы находимся в сорока километрах от Браннинга.

Горячий ветер обжигал лицо. Местами скалы были покрыты обсидиановой коркой. Пять драконов начали драться на площадке из глинистого сланца.

Среди них была и распухшая от бремени самка. Мы с Зеленоглазым бросились их разнимать. Паук был занят работой в голове стада, а мы были в его конце. Что-то испугало драконов, и они побежали вверх по склону. Что-то угрожало нам и стаду. И это что-то было как раз из разряда тех вещей, с которыми бы Паук (и