— Пожалуйста, Чарльз! — Она боялась даже думать об этом ужасе. — Я только узнаю, все ли у них в порядке, и, если нужно, помогу им!

— Замолчите! — сурово бросил он и отвернулся. — Вы сами не понимаете, о чем просите. Это не так- то просто. Теперь им уже ничем не поможешь. Мы едем дальше, в Кале.

— То есть вы ничего не намерены предпринять? Вы это хотите сказать?

Чарльз обернулся и взглянул на ее побледневшее, искаженное ужасом лицо с умоляющими глазами. Подавив сочувствие, он подтвердил:

— Да, хотя мне очень жаль.

— Не лгите, ничего вам не жаль! Вам безразлична судьба моих родственниц — впрочем, иного не следовало и ожидать. Вы их не знаете, они ничего для вас не значат. Вы не понимаете, — еле слышно пробормотала она.

— О нет, как раз я отлично все понимаю! — прошипел он с яростью, на самом деле досадуя, что действительно не может помочь беззащитным женщинам. — В отличие от вас! Это вы не понимали опасности, которая грозила вам в замке Феро, если бы остались там. А теперь, когда, наконец, все осознали, вы готовы рисковать жизнью только ради того, чтобы сделать хоть что-нибудь, да? Только имейте в виду — если замок еще не подвергся нападению, то ваша упрямая и самоуверенная тетушка не поверит нам и не уступит нашим уговорам. И в результате наше возвращение ничего не даст, только нам с вами придется еще труднее.

— Но я хотя бы буду знать!

— Знать? Что именно, Мария? Я приехал в замок Феро прямо из Парижа. Я собственными глазами видел, что там происходит — мятежи, насилие, смерть и мародерство. Надеюсь, я ошибаюсь, и в замке Феро царят мир и спокойствие. Могу только сказать, что, если оправдаются мои самые страшные опасения, надеюсь, графиня найдет некоторое удовлетворение в мысли о том, что пожертвовала жизнью своей дочери, чтобы убедиться в преданности своих слуг.

— Вы говорите ужасные, жестокие вещи. Вы забыли, что она только что похоронила мужа? Она считала неприличным так скоро оставить свой дом.

Чарльз не смог сдержаться и дал волю своему гневу.

— Я уважаю ее чувства, но сейчас для них не время. Допускаю даже, что она испытывала сомнения в своих людях, но не сказала о них. Все это очень похвально, но в момент настоящего потрясения вряд ли разумно.

— А если на замок уже напали? — с упреком вскричала Мария. — Что тогда?

— Не знаю. Это зависит от настроения мятежников.

Мария с ужасом представила себе горящий замок, тетю и Констанс, оказавшихся в руках этих страшных, обезумевших людей.

— Вы думаете… их…

— Поймите, Мария, ни вы, ни я ничего не можем для них сделать. Мне очень жаль, Мария, но такова правда, и вы должны это понимать.

— Никогда!

Ее лучистые глаза засверкали от слез. Чарльз отдал бы все, что угодно, чтобы прижать ее к себе и поцелуями осушить эти слезы, но не мог себе этого позволить.

— Я никогда бы не уехала, если бы думала, что с ними может случиться беда.

— Вы же не знаете, что там происходит, — сказал он, пытаясь сдержать раздражение. — Мария, ваши мольбы напрасны. Мне необходимо как можно скорее прибыть в Лондон, и я не могу допустить, чтобы этому что-нибудь помешало.

— К тому же вам не терпится освободиться от ответственности за меня! — не очень великодушно заметила Мария.

— Я не поверну назад, Мария. Об этом не может быть и речи. Мы едем дальше. Если повезет, то уже завтра мы доберемся до побережья.

Путешествие продолжалось, и Мария замкнулась в себе, возмущенная поведением Чарльза, который, по ее мнению, слишком много на себя брал, разговаривая с нею таким резким, начальственным тоном. А он и не пытался отвлекать от мыслей свою спутницу, чувствуя на себе огромную ответственность за ее жизнь.

Он хмуро поглядывал на затуманенное печалью лицо Марии и крепко сжатые руки, понимая ее переживания и радуясь, что увозит ее из мятежной Франции.

Поймав на себе взгляд Чарльза, она подняла голову и увидела его озабоченное, мрачное лицо. Самолюбие взыграло в ней, ей стало стыдно за свои униженные мольбы, оставшиеся без ответа. Она с достоинством выпрямилась.

— Прошу извинить меня за то, что утратила самообладание. Этого больше не повторится.

— Вам не за что извиняться. Вы ведь понимаете причину моего отказа вернуться в замок.

— Понимаю. Разумеется, мы не можем вернуться, это было бы безумием. Просто я очень тревожусь за тетушку и за Констанс.

Стемнело, и они собирались остановиться на ночь в ближайшей гостинице, когда вдруг впереди заметили взметнувшееся к небу пламя. Оно поднималось над большим особняком, стоявшим на краю деревни. Окутанные клубами черного дыма, громадные языки ярко-желтого огня яростно рвались вверх.

Встревоженный Пьер с заряженным мушкетоном в руках остановил экипаж, увидев на дороге пятившихся от огня людей. Жители деревни высыпали на улицу и наблюдали за пожаром, оглашая воздух торжествующими воплями. Толпа мужчин, с возбужденным криком бегущих навстречу экипажу, находилась явно во власти жажды мщения и была вооружена шпагами, баграми, палками и другим импровизированным оружием.

— В чем дело? Что им нужно? Почему нас остановили? — в тревоге спрашивала Мария.

Свет фонарей экипажа падал на ее бледное лицо, огромные глаза были полны ужаса.

— Скоро мы это узнаем, — скрывая тревогу, ответил Чарльз своим обычным спокойным и уверенным тоном. — Что бы ни случилось, доверьтесь мне. Пока они не прикажут вам выйти, оставайтесь внутри. Ничего, все обойдется.

— Хотелось бы мне быть такой же уверенной, — пролепетала Мария, со страхом глядя на толпу, к которой присоединялись все новые люди.

Чарльз, словно ее не слышал и следил за приближающимися к ним людьми. На его лице застыло странное спокойствие. Вдруг его глаза настороженно сузились, рука стиснула рукоять пистоля, прикрытого полой его камзола, и наблюдавшая за ним Мария сразу сообразила, что за этим небрежным движением скрываются напряжение и тревога, как если бы он ожидал чего-то страшного.

Главарь шайки, состоявшей из озлобленных, враждебно настроенных крестьян, был в зеленом плаще с капюшоном, из-под которого виднелось его бледное морщинистое лицо с тонкими губами и тяжелыми, нависающими на глаза веками, подбородок его, широкий и решительный, утопал в грязном шейном платке. В лице его странным образом сочетались хищная настороженность и неуверенность. Он заглянул внутрь кареты и окинул седоков подозрительным взглядом.

— В чем дело? — спокойно осведомился Чарльз. — Мы не причинили вам никакого зла и не собираемся.

— Чего там, — грубо отвечал человек. — Все очень просто. У нас нет причин доставлять неприятности вам и даме, но и причин доверять вам тоже нет. — Он пристально всматривался в Чарльза. — Но я вас не знаю, никогда не видел.

— Это легко исправить, — сказал Чарльз. — Меня зовут Дюваль, Шарль Дюваль. Я из народа, мои отец и мать — крестьяне.

— А говор-то у вас как у благородного!

— Признаюсь, я получил кое-какое образование. Вы имеете что-нибудь против?

Человек медленно кивнул, не сводя с него взгляда.

— Да нет… Только я был прав — я вас не знаю.

— А чей это дом горит? — поинтересовался Чарльз, не выражая раздражения тем, что их остановили, и не проявляя ни малейшего страха перед этой бандой смутьянов.