словно бы схватил его грудную клетку гигантской ладонью и сжал. «Ох», — только и успел он сказать, но вслух ли, нет — не понял. Перед ним лежал уже не ковер, но какой-то сноп разноцветных огней, искр. Красных, ярких, брызжущих во все стороны.
«Помогите, мистер Рэймси, — он попытался крикнуть, но звука не получилось. — Ну пожалуйста…» Он споткнулся, стал валиться вперед. Никто не поддержит.
Пока он падал, успел нашарить в кармане серебряный треугольничек, навязанный ему мистером Чилдэном. «Не спас он меня! Не помог».
Рухнул на пол. Больно ударился коленями и локтями, почувствовал, как пахнет ковер. Рэймси наконец кинулся к нему, что-то бормоча. «Это он для душевного равновесия».
— Небольшой сердечный приступ, — с трудом прохрипел Тагоми.
К нему подбежали люди, подняли, понесли на кушетку.
— Не волнуйтесь, сэр, — сказал кто-то из них.
— Сообщите, пожалуйста, жене, — попросил Тагоми.
Он слышал завывание «скорой помощи». И уличный шум. Какие-то люди входили и выходили, его накрыли одеялом. Сняли галстук, расстегнули воротник.
— Теперь лучше, — произнес он. Он лежал удобно, не пытаясь пошевелиться. «Все одно — карьере конец, — решил он. — Немецкий консул поднимет шум. Примется рассуждать о цивилизованных манерах. Видимо, имеет на то право».
В любом случае дело сделано. По крайней мере, что касается его, Тагоми, части. А об остальном пусть договариваются Токио и группировки в Германии. А он вышел из игры.
«А я-то думал, что речь пойдет о пластмассах… — еще раз усмехнулся он. — Серьезный торговец пресс-формами. Оракул-то угадал, предупреждал меня, а я…»
— Снимите с него костюм, — раздался чей-то голос. «Тон вполне уверенный, — улыбнулся Тагоми. — Для врача уверенность — это все. И не только для врача».
«Может ли это быть ответом? То, что со мной сейчас произошло? — подумал он. — Организм лучше меня знает, что требуется? Время отдохнуть, отойти от игры. Хотя бы на время отдохнуть. Ничего не поделаешь, приходится соглашаться.
А что мне сказал Оракул, когда я спрашивал его в последний раз? В кабинете, когда на полу лежали два покойника? Шестьдесят один. „Чжун Фу“, „Внутренняя правда“. „Даже вепрям и рыбам — счастье“. Даже им — потому что они самые глупые среди всех тварей, слишком упрямы, ничем их не убедишь. Как я сам. Оракул имел в виду меня. И то, что я никогда до конца ничего не пойму, такова уж моя натура. Или то, что происходит со мной, и есть внутренняя правда? Какое из двух этих мнений истинное?»
Я подожду. Потом пойму которое.
Возможно, сразу оба.
В тот же день к вечеру полицейский офицер, гремя ключами, открыл камеру Фрэнка Фринка и сказал, чтобы тот собирал вещички.
Вскоре Фринк обнаружил, что стоит на тротуаре, неподалеку от остановки «Керн-стрит», кругом снуют толпы пешеходов, а по улице носятся автобусы, сигналящие машины и орущие что-то рикши. Вечерело, воздух был прохладен. Фринк постоял-постоял да и пошел заодно с другими через перекресток.
«Непонятно, как арестовали, — подумал он. — И почему, без всякой причины… А теперь точно так же выпустили».
В участке ему не сказали ничего, просто отдали сверточек с вещами, бумажник, очки, прочую мелочь и вернулись к своим делам, а именно — продолжили возиться с каким-то подобранным на улице пьянчужкой.
«Чудеса, да и только, — подумал Фринк. — Отпустили… Меня давно уже были должны везти на самолете в Германию, навстречу гибели».
Он все еще не мог поверить в случившееся. И в арест, и в освобождение. Совершенно нереальное. Он свернул на небольшую улочку, шел, глядя на закрытые лавки, переступал мусор, разносимый по тротуару ветром.
«Это что же, новая жизнь? — сказал он сам себе. — Словно заново родился. Вот же черт…»
Кому спасибо сказать? За кого помолиться?
Кому?
«Хотел бы я во всем этом разобраться. — Он шел вдоль запруженного гуляющими тротуара, вдоль неоновых улиц, хлопающих дверей баров на Гранд-авеню. — Хотел бы я все это осознать. Мне надо это сделать».
Но он знал, что никогда это ему не удастся.
Надо просто радоваться. И двигаться вперед.
Что-то подсказало ему, что надо возвращаться в мастерскую, к Эду. Возвращаться в подвал. Заняться тем, чем занимался. Использовать свои умения, делать украшения. Работать, а не рассуждать, не пялиться по сторонам, не строить предположения. Занять себя делом. Работать.
Квартал за кварталом Фринк пересекал темнеющий город. Скорей бы вернуться в привычную, знакомую обстановку. Туда, где он чувствует себя нормально.
Добравшись, он застал Эда Маккарти сидящим возле верстака и занятым обедом. Два сэндвича, термос с чаем, банан, несколько булочек. Фринк замер в дверях и пытался отдышаться.
Эд наконец почувствовал его присутствие и обернулся.
— Я уж думал, тебя прикончили, — сказал он. Он знай себе жевал, глотал куски и откусывал следующие.
Возле верстака стоял теперь небольшой калорифер. Фрэнк подошел поближе и, сев на корточки, протянул к раскаленным спиралькам озябшие руки.
— Хорошо, что ты вернулся, — произнес Эд. Потянулся, хлопнул Фринка пару раз по спине и вернулся к своей трапезе. Больше он не сказал ничего, в помещении слышны были только пощелкивания электронагревателя да чавканье Маккарти.
Фрэнк захватил горсточку полузаконченных деталек, сел к верстаку и принялся за работу. Насадил на ось войлочный круг, смазал его полировальной пастой, надвинул на лицо маску и принялся снимать с кусочков металла окалину. С одного, с другого…
ГЛАВА XV
Капитан Рудольф Вегенер, в этот раз путешествующий уже под именем Конрада Гольца (оптовая торговля медикаментами), поглядывал в иллюминатор «Люфтганзы МЕ9-Е». Внизу проплывала Европа. «Как все-таки быстро, — подумал он. — Минут через семь приземлимся в Темпельхоффе.
Интересно, — вздохнул он, — что же мне в результате всего этого удалось сделать? Теперь все в руках генерала Тедеки. Все зависит от того, что ему удастся осуществить на своих островах. По крайней мере, мы передали ему информацию. Сделали, что могли».
Впрочем, особых причин для оптимизма нет. Вполне вероятно, что японцам не удастся изменить курс германской политики ни на йоту. Правительство Геббельса у власти и, похоже, удержится надолго. Они приберут к рукам всех остальных и вплотную займутся «Одуванчиком». И громадная часть планеты окажется уничтоженной — ради того только, чтобы удовлетворить мечты дегенератов.
Судя по всему, наци идут к тому, чтобы уничтожить вообще всю планету. Оставить после себя стерильный камень без малейшей органической грязи. Что же, они смогут — водородная бомба у них есть, а их взгляд на мир не просто подготавливает, а наталкивает-таки на осуществление следующей операции: «Гибель богов». Что им стоит произвести всеобщее уничтожение ради того только, чтобы почувствовать себя этими самыми богами?
Что останется после них? После затяжного безумия? Наступит ли конец всякой жизни? И мы собственными же руками умертвим свою планету? Жизнь как таковую?
В это Вегенер поверить не мог. Даже если на Земле жизнь и прекратится, то должна же она
