потрохами и жаждал отмщения любой ценой. Закопал в погребе собственное оружие, отлично промасленное и упакованное, — пусть дожидается дня, когда он с приятелями поднимет бучу. Вот только одного он не учел — того, что время — лучший лекарь. Стоило ему теперь вспомнить свои мысли тех лет— о кровавой бане, о мщении буратинам и их хозяевам, как он ощущал, будто открыл какой-нибудь пожелтевший дневник школьной поры. Мальчишеские грезы. Фрэнк «Золотая рыбка», Финк сделается палеонтологом и непременно женится на Норме Парут, первой красавице класса. Нет, жениться на ней он и в самом деле хотел изо всех сил. Но… что было, то было. Сто лет назад, словно слушать Фреда Аллена или смотреть фильмы мистера Филдса… После 1947-го он переговорил уже, наверное, с шестьюстами тысячами японцев, и желание угробить кого-нибудь из них превращаться в действие совершенно не собиралось. Да и просто пропало после первых месяцев. Оказалось совершенно нелепым.
Впрочем… один из них… мистер Омуро, взявший под свой контроль львиную долю сдаваемой внаем недвижимости в равнинной части Сан-Франциско… Одно время Фрэнк жил в его доме. Этот оказался с гнильцой. Акула собачья, ремонта ни разу не делал, разгораживал комнаты на совершенно уже куриные клетушки и знай себе поднимал плату. Омуро нашел, на ком греть руки — на бывших военнослужащих, отставных и безработных, которых во времена депрессии начала пятидесятых хватало с избытком. Но при всем при том разве не сами японцы, не их Промышленные Миссии отрубили за спекуляции Омуре голову? И что в результате? Теперь на нарушения жесткого, но вполне добропорядочного японского Гражданского кодекса не осмелится пойти уже никто. И это, несомненно, свидетельствует о неподкупности официальных лиц японской администрации, в особенности — пришедших на смену Военному Кабинету.
Вспомнив о стоической честности Промышленных Миссий, Фринк приободрился. Глядишь, и от Уиндема-Матсена они отмахнутся как от назойливой мухи. Каким бы владельцем-развладельцем корпорации тот ни был. Ну, по крайней мере, Фринк на это рассчитывал. «Кажется, я начинаю верить в крепость этого Взаимовыгодного Тихоокеанского Союза, — сказал он сам себе. — Странно, глядя в прошлое… казалось, все это обыкновенная болтовня. А вишь ты…»
Он поднялся-таки с кровати и нетвердыми шагами отправился в ванную. Пока мылся-брился, слушал дневные новости по радио.
— Не станем же иронически относиться к этим попыткам… — сказало радио и осеклось, заглушенное звуком падающей из душа воды.
«Какая уж тут ирония», — пожал плечами Фринк. Он знал, о чем там речь. Хотя, если рассудить, представить себе, как бесстрастные и мрачные немцы строем маршируют по Марсу, по красным пескам которого еще не ступала нога человека… Принявшись скрести по скулам безопаской, Фринк бормотал себе под нос немецкую прибаутку: Gott, Herr Kreisleiter. Ist dies vielleicht der Ort, wo man das Kourentzatianslager bilden kann? Das Wetter ist so schon. Heiss, aber doch schon.[1]
— Цивилизации, объединенные взаимным сотрудничеством, должны сделать паузу и со всем вниманием рассмотреть вопрос о том, каким образом обеспечить всестороннее балансирование в отношении взаимных обязанностей, взаимной ответственности и сопряженных с моментом сотрудничества выгод… — «Типичное словесное недержание больших начальников», — подумал Фринк, а радио продолжило: — Мы не рискуем ошибиться, утверждая, что арена будущего, которую обживет своими трудами человечество в лице представителей европеоидных, японоидных, а также негроидных…
И так далее.
Фринк принялся натягивать на мокрое тело одежду, все еще бормоча себе под нос:
—
Однако же от фактов никуда не денешься: тихоокеанцы к колонизации планет и не приступали. Завязли в Южной Америке. Немцы знай себе возились с гигантскими автоматическими системами, запускали их в космос, а японцы так и продолжали выжигать джунгли во внутренней Бразилии и строить восьмиэтажные дома для бывших охотников за черепами. К тому времени, когда японцы соберутся запустить хоть что-нибудь в космос, немцы приберут к рукам уже всю Солнечную систему. Однажды — как Фринк вычитал в какой-то древней книжке по истории — немцы уже оплошали, и весь остальной мир поделил у них под носом все колонии. А вот теперь-то уж они своего не упустят. Наука впрок пошла.
И тут он вспомнил об Африке, о том, что проделали наци там… Сердце его дернулось, словно захотело оторваться от тела, потом все же успокоилось. Словно передумало. На время. Но эти руины, гигантская пустыня, плоская смерть?!
— Мы должны, — знай себе тараторило радио, — с гордостью осознавать факт повсеместного удовлетворения основных физических потребностей, однако следует принять во внимание и то, что и высшие духовные ожидания населения должны быть…
Фрэнк выключил радио. Отдышался и включил снова.
На крест Христа, еще разик. Африка. Тени живших там племен. Племен, сметенных оттуда ради того, чтобы… Ради чего? Кому это известно? Какая-то куча механизмов пыхтит и что-то там воздвигает. Воздвигает? Скорее перемалывает. Все эти строители родом из палеолита, которым не дает спокойно жить страсть дикарей изготовлять чаши из вражеских черепов. Гопкомпания ублюдков, обожающих закусывать сырыми мозгами. Чужими, вычерпывая ложечкой из вскрытых черепов. Что же, это разумно — не просто сожрать кого-то, кто тебе не по душе, но слопать его тепленьким, так ведь оно и вкуснее. Лучшие инженеры планеты! Доисторическое двуногое в стерильном белом халате экспериментирует в лаборатории Берлинского университета с частями тех людей: с кожей, ушами, жиром. На что бы это могло сгодиться? О, герр Доктор! Как вы додумались до этого блестящего использования сустава большого пальца ноги?! Как чудесно он приспосабливается для механизма зажигалки, какая легкость, какая плавность и какой бесшумный ход! Если только герр Крупп в состоянии начать их массовый выпуск…
Эти мысли привели его в ужас: миром завладел сброд выродков. «Мы потратили миллион лет на то, — подумал Фринк, — чтобы стать иными. И что же! Все возвратилось на круги своя».
И они не просто вернулись. Они вернулись хозяевами.
— Мы можем порицать и считать предосудительным… — произнесло радио голосом маленькой желтокожей красотки из Токио.
«О боже, — вздохнул Фринк, — а мы-то называли их мартышками, этих цивилизованных, разве что слегка кривоногих малышей, которые никогда не строили газовых камер…»
— И мы порицаем столь обычное в прошлом уничтожение в невероятных масштабах человеческих существ, вызванное фанатичным стремлением поставить большую часть общества вне его пределов. — Эти япошки в законах кумекают. — И, выражаясь словами известного западного святого, можно сказать так: что пользы человеку в том, что он весь мир приобретет, если душу свою потеряет?
Радио замолкло. Фринк, повязывая галстук, тоже замер. Кажется, очередная промывка мозгов закончилась.
«Но я должен с ними договориться, — внезапно пришла на ум мысль. — Исключили, уволили меня или нет? Я не могу покинуть страну, находящуюся под контролем Японии, и отправиться на Юг или в Европу. Там всюду Рейх, а значит, и смерть. Я должен договориться со стариком Уиндемом-Матсеном».
Усевшись на кровать и примостив рядом чашку едва теплого чая, Фринк достал Книгу. «
— Как мне следует повести себя с Уиндемом-Матсеном, чтобы с ним помириться? — сообразил он наконец и записал вопрос в блокнот.
И принялся перебирать черенки. Ну что же, вот и первая линия гексаграммы. Отсечена половина из шестидесяти четырех вариантов. Снова манипуляции с черенками, вот и вторая линия. И так, пока не обозначились все шесть. Вот она, гексаграмма, перед ним, и ему совершенно незачем заглядывать в книгу, чтобы определить ее смысл. Гексаграмма пятнадцать. «Цянь». Смирение, свершение. Смиренный возвышается. Ему не нужно было перечитывать комментарии, он их помнил наизусть. Что же, хороший знак. Оракул дал ему неплохой совет.
Но все же… Фринк ощутил разочарование: в гексаграмме присутствовало нечто бессмысленное, какая-то излишняя слащавость. Ну
