выразиться? — наобум, и глянь-ка, не теряют веры, не терзаются сомнениями».

— Прошу за стол, — объявил Маджар.

Марта усадила мужчин по краям столика и сама села между ними. По привычке Камаль сел лишь после того, как уселась дама. Разворачивая салфетку, он мысленно подтрунивал над самим собой: «Если временам, о которых проповедует здесь этот нищенствующий братец, суждено наступить, на кой ляд все эти правила хорошего тона? Я отчаянно борюсь, чтобы страна сделала хотя бы шажок на пути к прогрессу, а они разглагольствуют о чем? О гибели цивилизации. Мы словно ночные птицы, видящие только в темноте; свет нас ослепляет, мы теряемся, во все тычемся носом, хотим, чтобы опять воцарилась темень. Для кого я тогда хлопочу?» Он вдруг закрыл лицо руками. Маджар и Марта украдкой посмотрели на него, но он тут же убрал руки. Будучи и сам удручен такой своей выходкой, Камаль попробовал улыбнуться. Но тем самым он как бы признавался в своем бессилии. И он принялся за салат, который Марта положила ему в тарелку. Как бы размышляя вслух, он высказал мысль, в это мгновение промелькнувшую у него в голове:

— Мы рассуждаем о своей судьбе, а между тем нам целиком приходится окунаться в повседневную жизнь.

— Надо уметь прожить каждый день в отдельности, — пошутила Марта, — и потом, столько всегда дел!

— Увы!

Глядела она на него по-доброму, весело и дружелюбно. «Она догадалась, что во мне происходит», — подумал Камаль, и его охватила жалость и одновременно ненависть ко всему: к себе, к этой женщине, к целому свету. Молча он снова налег на еду.

Маджар встал, чтобы положить мясные шарики на раскаленные уголья. Первую порцию мяса в собственном соку он подал Камалю и снова воротился к печи.

«Даже сильно захоти мы этого, ночь уже не вернется — слишком поздно. И эти вот шуты гороховые, ставящие нам палки в колеса, ничего тут не поделают. Им придется посмотреть правде в глаза. Как посмотрели мы. Понимаю, занятие тягостное: сами живя в потемках, мы в конце концов пошли на соглашение с обитающими там чудовищами и злыми духами. Настала пора порвать с ними и отважиться взглянуть на свет, поднять взор к солнцу, согревающему нашу страну, страну варваров».

— Всего не скажешь, — сорвалось с его языка, меж тем как Маджар накладывал еду на тарелку Марты.

— Что? — переспросила Марта.

— Вы не согласны?

Она попыталась его понять, но, как и минуту назад, безуспешно. Камаль рассеянно взглянул на нее.

— Всего не скажешь, — повторил он. — Искренность и правдивость никогда не станут нашими добродетелями. Почему? Да потому что свое достоинство или достоинство другого — а это в конечном итоге одно и то же — мы ставим выше искренности, выше правды.

Камалю казалось, что он говорит сам с собой. Он удивился, когда до него донесся слабый голос:

— Но двоим может быть по пути.

Лучезарная улыбка осветила лицо Марты.

— Только не у нас. Наш мир подобен аду, дорога к которому устлана благими намерениями. Нас неудержимо влечет творить именно такие добрые дела, в которых никто не нуждается, — прямо проклятие какое-то. Это сильнее нас, мы ничего не можем поделать.

— Но…

— Что «но»?

— Но не надо ли помочь ближнему, когда…

— Опять двадцать пять! В том-то и дело, что не надо, даже если выхолим себе прощение, даже если унизим себя, даже если попросим его, чтобы он помог нам оказать ему помощь. Вообще не надо помогать.

Заметив, какой оборот принимают его слова, Камаль замолк, не желая больше распространяться на эту тему. Как фальшиво звучала его речь! И как все это ужасно! Надо, чтобы душа кричала, а он пустился в общие рассуждения, принялся заумно рассуждать о том, каков алжирец по природе. Теперь Камаль знал, почему он сюда пришел: никто так не понял бы вопля души, как Маджар с Мартой: Камаль в этом уже не сомневался. Но даже им он не смог до конца излить душу, не хватило сил. Горечь, безнадежность кляпом застряли бы в его глотке.

«Сижу, треплю языком, ем, а сам все ищу чего-то Я как бы хватаюсь за любую ветку, до которой в состоянии дотянуться. На лицах прохожих хочу прочесть, куда мне идти дальше, как будто каждый встречный-поперечный может указать мне правильную дорогу. Как будто все они не отсылают меня ко мне же обратно, к тому, что я знаю, чувствую, к тому, что я собой представляю».

Уже не думая о правилах хорошего тона, он вдруг резко встал и направился к двери, на ходу бросив:

— Прошу простить.

Он еще удивился, что хоть это смог выдавить из себя.

Вернувшись домой, Си-Азалла сразу потребовал обед. Жена глаза вытаращила:

— Но ведь еще рано. Мы никогда в такое время не обедали.

— Так еда готова или нет? — сурово взглянув на нее, спросил Си-Азалла.

— Конечно, готова, — пробормотала всегда спокойная супруга. — Но с чего это ты вдруг? Что вообще происходит?

— Раз готова, какая разница, когда обедать, — отрезал Си-Азалла и направился в гостиную, где они обычно обедали.

От подобного посягательства на заведенный порядок жена на секунду даже опешила.

Никогда еще обед не протекал в такой гробовой тишине, хотя воспитание у обоих и не позволяло им особо трепать языком во время дневных и вечерних трапез. Добрейшей женщине кусок не лез в горло.

Чай только подали, когда Си-Азалла спешно послал младшего сына разузнать, не вернулся ли Камаль.

Мальчик скоро возвратился с известием, что Камаль домой еще не приходил.

Не сказав ни слова, Си-Азалла вышел. Супруга удрученно проводила его взглядом. А между тем он каждый вечер бродил по городу; частенько ему случалось пропадать допоздна и являться домой под самое утро. Никогда она не находила это странным. Но после столь необычного обеда и теперешняя отлучка мужа выглядела непохожей на другие.

Довольно долго Си-Азалла бесцельно слонялся по улицам, потом нехотя, словно понуждаемый невидимой силой, повернул на Гостиничную площадь. Он уже и не представлял себе, где искать Камаля. Смятение росло, и, что скрывать, им овладела печаль, все больше и больше донимали его мрачные мысли. Нетвердой походкой, неуверенно блуждал он по ночной площади, и бог знает как ему удалось наконец выбраться из центральной части города. Все так же нерешительно двинулся он к площади перед церковью. Там наконец, на террасе небольшого, не лишенного привлекательности кафе, укрытого столь приятной Си- Азалле листвой — хотя в эту минуту голова его была занята другим, — он присел перевести пух. Если повезет, он встретит здесь Камаля, мимо кафе тот иногда возвращается домой.

Место было плохо освещенное, и посетителей — раз-два и обчелся. Си-Азалла сидел и курил сигарету за сигаретой. Ему нравился скупо льющийся свет, неясные очертания деревьев, нравилось, что посетителей немного. Камаля Си-Азалла во многом вылепил своими руками. Десять лет, даже больше, минута за минутой следил он за каждым его шагом. Си-Азалла не скрывал этого; он не жалел усилий, не останавливался перед препятствием, лишь бы его питомца увенчал успех. Он бы и горы передвинул, возникни такая необходимость. В каком-то смысле он действительно передвинул горы. И не зря, каждый мог подтвердить. Смирится ли он теперь с тем, что все пошло прахом? Останется ли он сторонним