Сбросив с себя ироническую маску, он в забавной растерянности таращил глаза, смахивая при этом на ночную птицу.

В Алжире люди навешают друг друга, не дожидаясь особого приглашения. Хозяевам, если их волнует их доброе имя, приходится идти на любые ухищрения, лишь бы ублажить незваных гостей. Жан-Мари, однако, заколебался, когда, пообедав с ним, Камаль предложил пойти проведать Хакима Маджара. Жан- Мари в таких случаях не мог — да, видно, и никогда не сможет — подавить в себе чувство, что он как бы незаконно вторгается в чужой дом. Ничего тут не поделать. Кроме того, утром он разговаривал с Мартой и теперь ждал, согласится ли в принципе ее супруг побеседовать с ним. Не прослышал ли об этом Камаль и не хотел ли он из коварства привести его «до того», чтобы самому присутствовать при разговоре? Предложение Камаля выглядело подозрительно; сомнения охватили Жана-Мари в тот же вечер и, по правде сказать, смутили его. «Кто поручится, что это не так?» И все-таки сомнения казались малообоснованными. Как бы то ни было, именно при Камале Жан-Мари меньше всего хотел вести с Хакимом Маджаром разговор, на который так надеялся. Теперь Жан-Мари знал, сколь безмерен скептицизм Камаля.

Полагая смутить Камаля вопросом, Жан-Мари сказал:

— Я-то с удовольствием. Но как мы объясним свой приход?

— Как это на тебя похоже. Все-то ты хочешь объяснить. А мы придем просто так. Чтобы навестить старых друзей, повода не надо. Когда ты только это усвоишь?

Камаль был так откровенно весел, что Жан-Мари уже не сомневался: его друг что-то затеял. И не сознается. Это было в его духе: не снисходить до объяснения своих поступков, а если вдруг причины выйдут наружу, ни в какую их не признавать. Жана-Мари томило искушение выяснить, что задумал его приятель, который сейчас все реже и реже — Жан-Мари это знал — бывает у Маджара, Во многом из любопытства Жан-Мари в конце концов согласился. Отнюдь не из простой вежливости Марта обрадовалась, увидев его второй раз за день, — неожиданность для нее, по-видимому, оказалась приятной. Хаким Маджар тоже обрадовался, горячо пожал им руки. Такой прием тронул Жана-Мари.

Он удивился резким словам Камаля о жажде властвовать, которые тот брякнул с нескрываемым вызовом; у Жана-Мари даже руки зачесались взять и взъерошить тщательно приглаженные, мягкие волосы Камаля (не то что грива Маджара), как он всегда делал, когда Камаль нес чепуху.

Но он лишь с улыбкой ответил:

— Жажда власти у западных наций все же не такова, чтобы довести их до самоубийства.

— Такова.

— Уже нет. Сокрушительные поражения научили нас мудрости. Преимущество добрых отношений становится для нас все более очевидным.

— Хотелось бы верить… — начал было Хаким, но Камаль перебил:

— Смешно слышать, будто поражения чему-то могут научить людей. А уж тем более общество. И довод о самоубийстве не убеждает. Известно, что при определенных условиях стремление к самоубийству у народов возникает столь же естественно, как и у отдельного человека.

Жан-Мари вновь взглянул на Камаля. С удивлением подняла глаза и Марта; она сидела в том же льняном, отливавшем голубизной платье, в котором была утром, сидела, подавшись вперед, скрестив руки, положив ногу на ногу.

Хаким Маджар невозмутимо, словно его и не перебивали, продолжил:

— По-моему, разницы особой нет. Несоизмеримость капиталов, несоизмеримость ресурсов — все это почти механически, именно почти механически, всегда будет давать вам преимущество. И при самых лучших намерениях мы снова натолкнемся… мы окажемся разделены соотношением сил, и каждый просто укрепится в своем лагере. Народы понимают лишь язык силы.

И, подумав, добавил:

— Сотрудничество, если оно вообще возможно, осуществлялось бы на ваших условиях. Я вовсе не хочу сказать, что выгодно было бы только вам. Но вы прежде всего, а не мы установили бы его форму, определили направление, и любое отмеченное нами достижение было бы, по существу, вашим достижением. И это в порядке вещей, потому что на вашей стороне сила, вы олицетворяете собой прогресс. Конечно, и нам кое-что перепало бы. Но при этом мы потеряли бы себя. Такова цена. Очевидно, что ни одно из требований, которые определили, обусловили бы это сотрудничество, не отвечало бы нашим глубинным потребностям. Полагаю, нашим чаяниям оно бы даже противоречило, заставило бы нас отречься от них.

Он встретился взглядом с Камалем, но так и не понял, согласен ли тот с ним, потом посмотрел на Марту, на Эмара, снова на Камаля, затем встряхнул красивой, словно высеченной из камня головой, слегка напоминавшей голову привыкшего к суровой жизни воина, и сдержанно улыбнулся:

— Впрочем, большая ли это потеря — потеря души! И то сказать, душой сыт не будешь.

В первый момент у Жана-Мари возникло намерение опровергнуть доводы Маджара. Но, дослушав его до конца, он уже не знал, как поступить. Однако само его молчание, по мнению Жана-Мари, слишком явно говорило о согласии.

И тут Камаль вскочил на ноги:

— А возможно ли вообще стать сытым, не пожертвовав душой? Вот вопрос. Допускаю, что, запродав душу, мы наполним желудок, но, наплевав на желудок, так ли уж точно мы сохраним душу? Сомнительно. Продвигаясь вперед, я потеряю душу, а если буду топтаться на месте, голод возьмет надо мной верх. Что же мне делать? Подобно буриданову ослу, до конца своих дней уклоняться от выбора?

Горячность Камаля позабавила присутствующих. Лица разгладились, и накалившаяся было атмосфера немного разрядилась.

Камаль между тем с невозмутимым видом, не замечая, какое впечатление производят его слова, гнул свое:

— Душа! Что такое душа? Простая гипотеза, которую принимают, чтобы чем-то отличаться от простой дворняжки? Или нечто действительно существующее? И тогда это уже не шутка. Задачка мне представляется не из легких. Задачища. И не просто трудная, а единственная, которая достойна меня, жалкого червя с еще более жалкой земли. Но подозреваю, братец Камаль, сильно подозреваю, если только ты не дурак, что тебе она кажется прежде всего удобным предлогом, чтобы ничего не делать.

И он нарочито громко рассмеялся, придав тем самым своим речам шутливый оттенок.

— Я понимаю. Как мы прикипаем сердцем к лохмотьям, которые долго носим, так мы привыкаем и к этой потрепанной, старой, дорогой нам вещице, и нам трудно было решиться поменять ее на… Да что я говорю, мы вовсе не собираемся ее менять. Наоборот, чем больше она расползается по швам, тем больше мы к ней благоволим; мало того, самыми изношенными местами мы более всего дорожим. И все же, вместо того чтобы бесплодно надеяться прикрыть ею нашу наготу, взглянем хоть раз трезво. Говорю вам: давно уже пора распрощаться с этой реликвией. И переодеться в другое.

И, замолкнув, Камаль с наигранной степенностью уселся. Друзья зааплодировали.

Камаль обернулся, приняв свой прежний вид. Смеясь вместе со всеми, он повторил:

— Хоть раз взглянем трезво.

И, больше обращаясь к Хакиму, добавил:

— Думаю, жизнь не знает подобных затруднений. А вы как думаете? Это говорило бы скорее о недостатке у нас воображения.

— Или о желании вместо одной проблемы подсунуть другую. — Хаким Маджар, который не походил на человека, чьи убеждения легко поколебать, не преминул уточнить: — Вы нам предлагаете не переодеться, а напялить сверху ливрею.

— Согласитесь все-таки, что душа — лишь один из параметров, и было бы разумно, было бы осмотрительно испытать его истинность с позиций сегодняшнего дня. А хоть раз мы это сделали? Не сделали. Так попытаемся. Попытаемся, чтобы хотя бы выяснить, не простая ли это погремушка, которую однажды по злокозненности нам прицепили. И если убедимся, что душа — такое драгоценное и нетленное достояние, как утверждают, какой урон мы нанесем ей своей проверкой? И стоит ли, скажите, так волноваться по этому поводу? Но если она не выдержит проверки, значит, она — вещь не столь бесценная, не столь превосходная, как принято считать, что надо будет признать со всеми вытекающими отсюда последствиями. Давайте побьемся об заклад. Разве мое предложение не законно?

Жан-Мари видел, что, по мере того как Камаль развивал свою мысль, в глазах Маджара под