как оказалось, не было бесполезным. Каждый встреченный человек сыграл определённую роль в моей судьбе, и, сыграв её, уходил в сторону, за кулисы, как окончивший своё выступление актёр. Интересно, помогала ли я кому-нибудь, хоть невольно, своим примером или морально, или только потребляла бессовестно возникающую ниоткуда помощь? В то же время интуитивно я знала, что на мою долю отпущено какое-то количество трудностей и испытаний, и терпеливо тянула постылую лямку в надежде, что скоро судьба моя переменится самым кардинальным образом. Домой я вернуться никак не могла — на пепелище не возвращаются. Согревала мысль, что когда-нибудь приеду туда — обретшая американский статус, работу и суженого. Только тогда расскажу подругам о днях унылой постылой работы, об одиночестве, страшном, сводящем с ума одиночестве, о невыносимых неутолённых желаниях, о неосуществлённых фантазиях.
Итак, мне стал звонить Игорь. Вначале меня коробило его полублатное обращение «сестрёнка», но потом привыкла. Игорь служил во флоте, и оттуда этот фривольный жаргон, полуразвязные манеры, но и — желание прийти на помощь по первому зову, взять на себя чужие проблемы. Ханигман страшно злилась, когда её домработницу отрывали от дела, она передавала мне трубку, но тут же начинала орать, заглушая все звуки — то требовала кофе, то немедленно нужно было идти гулять. Поговорить было невозможно — голос у Айрын отменный, она трубила, как молодая слониха. Поболтать по телефону удавалось лишь по пятницам, когда всласть намолившаяся и хлебнувшая Манушевича пациентка без задних ног дрыхла в кресле у окна в гостиной. Услышав первую трель, я неслась в кухню, срывала трубку со стены и, усевшись за круглым столом, шёпотом отводила душу.
Игорь рассказывает о себе. История его приключений затейлива — чистый детектив. Он закончил ВГИК, операторский факультет, был помощником оператора во многих, ставших классическими, фильмах. До ВГИКа — служил во флоте, учился во флотском училище в Питере. Ходил в загранки. Так и совмещал — кино и флот. Во время очередного плаванья сошёл на берег в капиталистической Швеции, сдался полиции и попросил политического убежища. Это был год 1990. Я недоумевала.
— У тебя что, жизнь плохая была? Чего тебе не хватало — денег, впечатлений, интересной работы?
— Да, — соглашался он. — Бес попутал. Теперь и не помню, были какие-то трудности, хотелось лучшего. Казалось, что за рубежом будет не жизнь, а сказка.
Урывками, насколько позволяло время, он рассказал о своих мытарствах. В Швеции его определили в лагерь для беженцев. Это было что-то вроде общежития. В каждой комнате жило по четыре человека, так называемые перемещённые лица, беженцы из Югославии, Румынии и различных республик бывшего Советского Союза. Ребята с ума сходили от скуки, ожидая решения своей участи, играли в карты, гуляли по городу. Кормили их три раза в день, в девять вечера была поимённая проверка. На день каждому выдавали наличные в размере двух долларов. Курильщикам приходилось тяжело, пачка сигарет стоила пять долларов. Как в армии, растягивали затяжки, хранили бычки, некурящим продавали вещи и еду, которой также было недостаточно.
Со временем ребята научились лихо воровать в супермаркетах еду, выпивку и сигареты. Через четыре месяца неизвестности и изнурительных собеседований, более похожих на допросы, их стали распределять по странам. Игорь хотел остаться в Швеции и очень расстроился, что ему дали вид на жительство в Соединённые Штаты. Беженцам оплачивали билет на самолёт по выбору в любой город. После недолгого раздумья Игорь выбрал Майами. Знакомых у него в Америке нигде не было, а Майами чисто подсознательно вызывало положительные эмоции — там тепло и весело. Оказалось, что там слишком тепло, особенно летом, скучно и нет работы. Работу, как ни странно, он нашёл на телевидении — помощником оператора, а если без налёта поэзии, то мальчиком на побегушках. Игорь злился, ему было стыдно прислуживать, именно так он относился к своим обязанностям — приносить коллегам бутерброды и кофе из буфета, выполнять мелкие поручения, прибирать и подавать. Он хотел более квалифицированной работы, которую умел выполнять, и более высокой зарплаты. Потребовав этого у менеджера, Игорь тут же вылетел из киностудии. Уволили его быстро, вежливо и элегантно.
Пришлось садиться за баранку. Теперь незадачливый оператор вспоминал, как о высшем счастье, о своём пребывание на киностудии. Он рассказал, как со съёмочной бригадой он плавал на корабле в Карибском море, где они работали над сериалом, обещал показать фотографии, на которых он снят с известными американскими актёрами. Платили ему тогда всего пять долларов в час, но можно было бесплатно пить кофе и есть бутерброды, сколько душе угодно — всем этим бесперебойно снабжали съёмочную группу, и на питание ему не приходилось тратиться.
Сейчас в среднем он тоже зарабатывал пять долларов в час, но приходилось часами простаивать в ожидании клиентов, выискивать, где можно купить бензин и еду подешевле. Он мне рассказывал, как нагревается руль в машине, к которому можно дотронуться только, надев кожаные перчатки, как нечем дышать в раскалённой железной коробке, а кондиционер он включает только для клиентов, как в фанерную будку, служащую жильём, заползают разные тропические гады, а по ночам он слушает звуки ночи и клянёт себя, на чём свет стоит за глупые амбиции.
Игорь собирался приехать в Нью-Йорк на пару дней, чтобы развеяться и навестить друга. Он хотел встретиться со мной. Я звонила в агентство и просила замену на один день, но они не нашли свободной женщины. О том, чтобы уйти из дому, не могло быть и речи. В свой законный час я бы не уложилась — только дорога до дома Тамары и Николая занимала минут сорок. Стоит мне задержаться — и Айрын немедленно известит агентство, что хомматенда её бросила. Поочерёдно мне звонили то Игорь, то Николай, то Тамара — весёлые, оживлённые и хмельные. Они кричали: «Пошли на х. ты эту бабку! Подумаешь, никуда она не денется, поорёт и успокоится».
Я боялась, что меня уволят — всё-таки эта работа, связавшая меня невольным кодексом и обязательствами, позволяла подготовиться к светлому будущему.
Как никогда, я тяжело воспринимала добровольное заточение, обусловленное условиями контракта. Забыв о том, что за это заточение получаю неплохие деньги, которые складываю в кубышку, я невыносимо мучилась от пребывания в тюрьме, которую не имела права покинуть.
Вечером я устроилась у окна и с завистью и тоской наблюдала за жизнью соседского двора. Трудно поверить, что в небоскрёбно-стеклянно-мраморной столице мира сохранились такие патриархальные оазисы, где протекает тихая деревенская жизнь. Отгороженный от дома Айрын лишь крупноячеистой сеткой, соседский дом являл любопытным захламленный двор, полуразвалившийся сарай, недостроенный гараж, густоразросшиеся кусты неиндентифицированного растения, замурзанный деревянный стол и разнокалиберные пластиковые стулья, живописно разбросанные там и сям. Двор постепенно наполнился народом. Коренастые матроны в ярких платьях, стайка крикливых чумазых ребятишек, кряжистые мужики в белых рубашках, с загорелыми до черноты шеями и руками гомонили, таскали из дома блюда, разжигали мангал, визжали и прыгали. Вскоре потянуло дымом и запахло жареным мясом.
Я извертелась у узкого подоконника, втягивая в себя вкусные запахи. Так хотелось туда, в чужую компанию, во двор, под звёздное небо, есть мясо, пить вино и смеяться без причины. Просто потому, что ты молода, свободна и бездумно наслаждаешься Богом тебе отпущенным временем.
Свобода! Как мучительно я страдала без тебя, а обретя, не знала, что с тобою делать.
Веселье между тем набирало силу. Увели спать детей, а мужики продолжали пить, заметно хмелея. Голоса за окном крепчали и звенели — хриплые мужские и визгливые женские… Испанская посиделка до боли напоминала русскую — так же много пили и так же неистово веселились..
Уже Ханигман перебралась в спальню, а я всё сидела у окна, не зажигая света.
Игорю даже не пришлось швырять камешек в окно, я его увидела сразу, как только он вынырнул из темноты, белея светлой одеждой.
Трудно описать, как я ему обрадовалась. Это не была радость женщины, встретившей возлюбленного после долгого ожидания, это не была радость предвкушения приятного свидания. Подобное чувство я, помнится, испытывала лишь в детстве, когда мама приходила меня забирать вечером из детского сада.
Всё, закончен этот ужасный день среди противных дерущихся детей, равнодушной воспитательницы, ворчливой нянечки. Мама пришла! Родная, светлая, в ореоле кудряшек и вкусных запахов. Пора идти домой, крепко держась за надёжную мамину руку, зная, что тебя она защитит и окружит заботой и комфортом.
Это была радость от встречи единомышленника, человека, имеющего такой же, как и у тебя, опыт, и такие же проблемы, и пол его стоял на последнем месте.
