материальная зависимость — отчуждением и постоянным унижением. Тут уж больше подходит сказка про Дюймовочку, та её часть, как пыталась бедная крошка вырваться из норки отвратительного крота.
Я больше не попадусь в такую ловушку, зная теперь, что между богатством и счастьем нельзя ставить знак равенства, и что есть такие вещи, которые невозможно терпеть даже из-за явной их выгоды.
Жена Николая, Тамара, не разделяла моих восторгов по поводу новой жизни. Она скептически хмыкала и задавала вопросы, чем же так был плох Дэвид. Полученные ответы её не удовлетворяли, они на самом деле выглядели неубедительными и расплывчатыми. Судя по Тамариному мечтательному лицу, уж она смогла бы терпеть прибамбасы Дэвида.
По её просьбе я вновь и вновь описывала дома, где успела побывать, туалеты и образ жизни богачей. Мне уже самой стало казаться, что я совершила глупость, не сумев воспользоваться возможностями жизни с Дэвидом. Неожиданно меня поддержал Николай:
— Молодец, что не стала угождать этому старому хрычу! Думают, что если у них есть деньги, то им можно издеваться над людьми!
Я с упоением уплетала картофельное пюре с сосисками, запихивала в рот куски чёрного хлеба. После двух рюмок водки было тепло в животе и на душе. Всё было безумно родным, привлекательным и вызывало восторг — и вид привычных сердцу многоэтажек со светящимися окнами, и кружащие за окном снежинки, и сама эта квартира, обыкновенная, но нестерпимо милая, и даже проползший по столу таракан вызвал у меня приступ счастливого смеха. Проваливаясь с головой в омут глубокого сна, я услышала тихий шёпот:
— Провинциальная дурочка, — но обидеться не успела.
С тех пор, по-видимому, психика моя поставила перед сознанием мощную блокировку, и я никогда не сомневалась в правильности выбора, что касалось эмиграции как таковой, а жизнь в Майами постоянно пыталась осмыслить и оценить. Очевидно, чтобы не испугаться разрушений, оставляемых позади, и не дать ностальгии задавить себя, я сознательно не участвовала в разговорах, в которых критиковалась Америка и любые аспекты американской жизни.
Тамара жалела меня. Уж она-то знала, через что мне, нелегалке, предстоит пройти. Статус легального жителя может принести только замужество за гражданином страны. После преодоления первой вершины открываются новые горизонты — поиска своего места под солнцем и приличной работы. То есть впереди — годы учёбы и штудирования языка. Об этом я не думала и не пыталась осмыслить ширины океана, который предстояло переплыть. Назад дороги не было.
И ещё — поддерживала мысль о том, что когда-нибудь я приеду в Задорск навестить подруг, и новость эта, конечно, докатится и до
Дня через три наступило отрезвление от щенячьей эйфории. Вид ползущего таракана уже не вызывал приступа буйного веселья. Стало очевидно, что семья моих спасителей, имея видимый материальный достаток — две машины, хорошую одежду и забитый деликатесами холодильник, всё же испытывает финансовые затруднения и живёт в постоянном страхе — потерять работу и опуститься на низшую социальную ступень. Николай, закончивший в МГУ исторический факультет, подрабатывал извозом в так называемом кар-сервисе, процветающем только в Бруклине, а Тамара, филолог по образованию, до глубокого вечера просиживала в ожидании клиентов в салоне парикмахерской, где она арендовала маникюрный столик. Вечерами до поздней ночи крутилась обычная семейная карусель — сделать уроки с Джулией, уложить спать маленького Томаса.
Горю желанием перейти на собственные хлеба. С одной стороны, своим благодетелям помогаю экономить на няне, с другой, становится уже невыносимой зависимость, да и хозяев утомляет затянувшееся гостеприимство. Николай, как ни тяжело ему со временем, возит меня в агенство, где набирают женщин по уходу за стариками. Он кокетничает с русскоязычной чиновницей. Навалившись грудью на стойку, жарким шёпотом обещает не остаться в долгу. Сотрудница, добрая украинская тётка, с жалостью смотрит на «русску дивчыну», которая, по выданной Николаем версии, сбежала от нещадно её колотившего американского мужа. Тоже шёпотом она подсказывает, как оформить бумаги. Парадокс — чтобы устроиться на любую работу, нужно доказать, что у тебя имеется опыт.
А как быть, если ты ещё не работала, совсем, или только приступаешь к новой трудовой деятельности?
Вечером на кухне сочиняем рекомендательные письма, числом три. Вернее, все три письма пишу я, изменяя почерка от лица Николая, Тамары и их соседки, якобы я ухаживала за их больными мамами. В письмах расхваливаю сама себя, какая я дисциплинированная, заботливая и аккуратная. Работодатели расписываются и указывают номера своих телефонов — из агентства могут позвонить, чтобы проверить достоверность. Приглашаем соседку Нину за стол. Николай, радостно потирая руки, разливает по стаканчикам водку из запотевшей бутылки
Боже мой, как же я люблю этих людей, о существовании которых не имела никакого понятия ещё неделю назад. Они мне стали роднее всех родных.
Веселье постепенно идёт на спад. Подперев голову рукой, Тамара рассказывает, как таскала с собой маленькой Джульку — вначале на курсы английского, затем — на занятия по осваиванию маникюрной профессии. Николай сразу сел за руль. Вначале ездил на машине хозяина кар-сервиса, выплачивая в конце дня сто долларов за прокат машины. Бензин за свой счёт, и в итоге оставались копейки. Приходилось работать по восемнадцать часов в сутки. Поднапряглись, купили машину, сразу стало легче. Тамаре тоже пришлось приобрести транспортное средство — курсы находились в труднодоступных для общественного транспорта районах Бруклина, в так называемых Чернушниках, где белой женщине на улице лучше не появляться.
Нина, соседка и приятельница Тамары, — бакинская еврейка. Евреям легче — их берёт под защиту хиас.
Итак, мы пили на кухне. На повестке дня стоял вопрос о моём трудоустройстве и необходимости замужества. Без замужества было не обойтись. В первую очередь — легальность. Без которой — ни счёт в банке открыть, ни учиться пойти, ни ссуду взять. Вроде есть человек, а вроде и нету его.
Сколько русских женщин похоронило себя в чужих семьях, на нелегальной работе — нянями и уборщицами! Скольких я потом перевидала — потухших, преждевременно состарившихся, поставивших крест на личной жизни, погрязших в чужих болезнях и кастрюлях!
Замуж мне хотелось и поэтому, и просто так — по зову пола, крови и устоявшихся традиций.
Опьяневшая Тамара заставляет меня пересказать Нине свои майамские приключения.
Они охали и ахали, просили описать наряды дам, убранство домов, машины и времяпровождение богатеев. В их глазах светилась неприкрытая зависть, восхищение и искреннее непонимание, как я могла отказаться от всего этого. Я не могла объяснить, почему мне было так плохо там. Нина, ярко крашенная брюнетка, мечтательно говорила:
— Уж я бы ласкала твоего пузанчика! Я за новую шмотку какого хошь мужика вытерплю! Мне как подарят чего, так я хоть с чёртом пересплю!
Меня шокировала циничная откровенность и практичный подход к отношениям полов.
— А как же любовь, уважение, элементарный интерес друг к другу, совместимость?
Пьяная Нина пророчила мне грядущие ужасы:
— Не ценишь ты себя, подруга! От такого счастья отказалась! Ну, чем так плох бы Дэвид? Ты дала ему? Не дала? Ну, и что жалуешься, что не кормил. Может, и не кормил от злости. Ух, я бы его раскрутила на подарки!
Тамара, опасливо поглядывая на мужа, изредка поддакивала. Я же совсем запуталась, и сама не могла толком объяснить, почему же не воспользовалась данной возможностью окрутить богатого мужика. То, что я не могла залезть в постель к Дэвиду, не испытывая к нему никакой симпатии, в расчёт не принимали — мне не верили.
— Тю, — возмутилась Нина. — Посмотрим, какой свободной ты себя почувствуешь, когда будешь получать пять долларов в час и брать бабку с проживанием, чтобы выжить и скопить крохи…
— А если будешь работать восемь часов в день, то, как заплатишь за квартиру, так и будешь
