напрягся и тормознул, собирая нашу растянувшуюся цепочкой группу. Расслабились все, потому как устали, но пересечь перекресток надо было как можно быстрей и всем вместе. Хорошо хоть идти по самой улочке не надо. Идти меня не заставили бы и под дулом пистолета. Как говорил Косой, нема дураков. Душман шныряющий под ногами и тот не спешил. Сел на невидимой границе, обмотался хвостом , и уставился в нечто невидимое.

Ничего. Как есть ничего и никого сколько-нибудь теплого и опасного я не видел, не чуял, ни обонял, ни осязал. Хаимович тоже наслышан был про сие место и повел носом. Он даже имел на это счет свое кое-какое мнение и пояснение. Но в данный момент от комментариев воздержался. Все собрались, и я по наитию, подхватив кота на руки, шагнул на перекресток. Быстро и широко шагая. Душман забеспокоился, вырвался из рук, скачками пересек перекресток наискось. Значит и нам так, решил я , и устремился за ним. Вот и прошли. На той стороне стоял Душман, недовольно и обиженно подергивая хвостом. Я повеселел. Да плевать мне на твои обиды, дружище. Главное с нами ничего не приключилось. А до заветного домика со шпилем осталось всего ничего. Два дня лесом, а там рукой подать.

***

Самым тяжелым оказалось не перетаскивать женщин в лифт, хотя попотеть пришлось, не ползти по лестнице с ребенком на руках, дрожа всем телом и боясь причинить ему боль.

Не хлопотное и бестолковое обустройство подземелья под жилье, не редкие вылазки с ещё более редкой добычей под непрекращающимся дождем. А несусветная скука и тяжесть подземелья. Казалось, вся толщ земли невыносимым грузом легла на плечи. И сухой воздух отдавал неистребимой сыростью, плесенью, тленом и ещё чем-то неизведанным, но не мене тяжелым и угнетающим. Непрекращающийся шум лопастей незримого вентилятора раздражал до невозможности. Раздражала сырая невысыхающая толком одежда. Бесконечные хлопоты женщин, мелочные и оттого бессмысленные. Казалось, они сами это понимали и постоянно сорились по мелочам вовлекая и нас в свои дрязги. Один Хаймович выпал из жизни .Он уселся в кабинете за изучением всех найденных документов, словно собирался продолжить исследования. И ничто его не трогало и не заботило. Одним словом пустил корни, и выкорчевать его из кабинета можно было, пожалуй, лишь с помощью древней бомбы. Но они, увы, все перевелись, а новые никто не скидывал. Кот Душман обычно молчаливый обрел голос и часто жаловался на жизнь и отсутствие мышей, так что довел нас до белого каления. Но Хаймович , не смотря на уговоры, отпустить его на поверхность не разрешил. В этом вопросе он был непоколебим. Впрочем, кота гладили все кому не лень, и он на время успокаивался и даже мурлыкал, что было совсем редкость.

С женщинами Косого я не сошёлся. Ни Марта ,ни Лена были не в моем вкусе. Эти блеклые голубые глазенки, словно линялое белье на заборе, и бесстыжие зрачки ,как пуговки на кальсонах. ( Это я про Марту). Да и им я как-то сразу не приглянулся. Может ещё поэтому мне было особенно тяжело. Мишка- Ангел строил глазки обоим и был несказанно доволен. А я сдружился с Сережкой -Шустрым и всегда брал его на верх. Сережка так же страдал запертый в четырех стенах. Энергия кипела в нем через край. И он развлекался, как мог. Ну, подумаешь ,сходит по нужде Мишке в ботинок ,пока он спит. А тот спросонья, обуваясь, это не сразу поймет. А когда поймет, начинается веселуха под названием – попробуй, догони. И шум, и гам стоит по всему этажу. Потому, что не одному Мишке досталось, женщинам он тоже кое-что подложил. И гоняют они его сообща. Впрочем, всем это скоро наскучило. И мы с Сергеем часто уходили на поверхность под предлогом охоты, а на самом деле просто, что бы уйти.

Однажды я забрел с Шустрым в знакомый район. Посмотрел на облупившийся дом, с болтающейся на одной петле дверью. Во рту пересохло, учащенно забилось сердце, а душа завыла и заплакала, словно по покойнику. Не отдавая себе отчета, что делаю , меня словно магнитом потянуло, на ватных ногах я вошел в подъезд. Сережка вопросительно уставился на меня. Я кивнул, подожди здесь. Сил говорить не было.

Поднявшись на третий этаж, стукнул в дверь под номером двенадцать. Она как-то сильно отозвалась эхом, от чего стало неуютно. Дверь открылась.

***

- Какой же ты!? – Роза всё ещё плача, но уже улыбаясь, стукнула меня маленьким кулачком в грудь,- Не мог хоть весточку подать, что живой!

Я в очередной раз виновато вздохнул.

- Я все по ночам бога молила, чтоб хоть душу твою на свидание со мной отпустил…А он живой! Не делай так больше! Не хочешь, не приходи…Но скажи ,что не хочешь. А так не делай…

Она опять плакала, уткнувшись лицом в мою грудь. А я сидел , с дурацкой улыбкой на лице , и чувствовал себя если не чурбаном, то тюфяком точно. А ещё чувствовал себя большим и толстым по сравнению с маленькой и худенькой Розой. И я гладил её по спине и прижимал к себе. А ещё я был, наконец, счастлив, осознав, что Роза эта та женщина, которую я любил всю свою жизнь, сам себе боялся признаться, но любил. И она ,оказывается то же любила меня, но всегда старалась это скрыть.

- Собирайся Роза я за тобой, - выпалил я, и задержал дыхание, в ожидании её ответа.

Она подняла глаза на меня.

-Куда?

- В одно место….Вместе жить будем.

Вот и всё, подумал я. Вот и сказал, самое главное. Роза стушевалась. Пальцы её мяли край платья. Слезы просохли, и она неожиданно обиделась.

- Зачем я тебе? Я старая, страшная. Да и вообще…

- Не говори глупостей. Я понял, что нужна мне только ты. Давай, собирайся.

Она покачала головой, пряча глаза.

- Тебе только так кажется, пройдет время, и ты будешь жалеть о своём решении, а выгнать меня будешь стыдиться, потому, что добрый…

Вот уж добрым меня никто ,никогда не называл.

- Роза, милая…,- нужные слова вдруг разом пропали,- Собирайся и не думай ни о чем. Скоро стемнеет, идти не близко. Или пошли как есть?

Она опять в молчании замотала головой. Я поймал её рукой за подбородок и посмотрел в глаза. В них было столько боли, что я задохнулся от нежности и стал поцелуями покрывать её лицо, бормоча какие-то глупости. И вдруг ощутил нечто, нечто, чего не замечал в ней. Какую-то важную и значительную перемену, в её облике, в чувствах , в организме…

Внутри неё билось ещё одно сердце. И это сердце тянуло ко мне ручонки и говорило: Папа! И я сразу нашел те важные и единственно правильные слова ,которые порушат все её аргументы и расставят все по своим местам.

- Собирайся Роза. Неужели ты думаешь, я допущу, чтобы мой ребенок рос без отца?

Она вздрогнула как натянутая струна, а глаза широко открылись, и я на миг утонул в этих глазах, цвета ночи.

- Откуда ты знаешь? Ах, ну да ..- опустила глаза на едва заметно округлившийся животик

- Знаю, Роза, знаю…И не беспокойся, знаю так же ,что это мой ребенок. Он меня папой назвал.

Закрыв покрасневшее лицо руками, она заговорила.

- Бог, мой! Максим, он ,правда твой, я два года как…От другого я давно бы уже ребенка вытравила. А этого не посмела в память о тебе. У меня не было кроме тебя никого..

- Вот и хорошо, ты меня любишь, я тебя люблю. Чего разговоры разговаривать? Пошли.

И я увлек её за плечи ,поднимая с дивана. – Где твоя курточка? Вот она наша курточка, на вешалке.

- Что? Что ты сказал?

Меж тем я одевал на неё курку. Она вырвала руку из рукава.

- Повтори!

- Люблю я тебя дурочка.

Дурочка обвила меня руками за шею и глаза её засияли.

- Повтори!

- Люблю, и всегда любил, и любить буду.

- Милый мой, глупый мой. Мне никто никогда не говорил таких слов. И ради них , и ради нашего ребенка я пойду с тобой хоть к черту на кулички. Только ты пообещаешь мне, что никогда не перестанешь мне их говорить.

Напустив на себя серьезный вид и выпятив грудь, я ответствовал: - Обещаю. Гадом буду!

- Собирайся!

Подхватив сумку стал запихивать в него всякие тряпки ,Роза оживленно мне помогала.

Пять секунд и сумка полная.

- Всё? Ты больше ничего не хочешь взять? Учти, ты сюда не вернешься.

- Вот и замечательно, опостылела мне эта квартира. Гори она синим пламенем!

Я кивнул, и мы вышли на площадку. На лестничной на площадке этажом выше сидел Шустрый ,и шипел, прикладывая палец к губам. Украдкой глянув в окно, лицезрел следующее: У подъезда стояла толпа, человек шесть, что-то оживленно обсуждая. Длинный и нескладный Толик- Лентяй размахивал руками и брызгал слюной, отстаивая свою точку зрения.

- Да говорю, это Толстый был! Что я Толстого не знаю? Сам ты в шары долбишься!

Какое на хрен приведение днем? Говорю, видел я как он с пацаном каким-то проходил!

Положеньице, подумал я , и надо решать его срочно, пока они кучкой стоят. Шепнув побледневшей Розе, чтоб здесь подождала, щелкнув затворами, мы скользнули с Шустрым вниз по пролету. Меж тем Толик продолжал:

- Отвечаю, что Толстый! Вон и следы в грязи большие и маленькие. Значит точно в этот подъезд зашли!

- Это ты не ошибся, Толик! – Сказал я, выскочив из подъезда, и дал очередь .С восьми шагов да по толпе промазать трудно. Следом включился Шустрый, добивая тех, кто не умер сразу. Я подошел к Толику, бурно икающему кровью.

- Это тебе от Андрюхи – Ворона,- и пустил пулю ему в лоб. Голова от выстрела подпрыгнула как мячик на асфальте. Добивать пришлось всех. Странно ,но ни в одного я насмерть сразу не попал. Раз, два, три, четыре, пять…А где шестой?

- Где шестой?

- Не знаю, Толстый, не видел. А разве их шесть было?

- Хрен его знает,- засомневался я,