за вами приглядывать, когда смогу.
Странным образом она не помнила, как Он встал и ушел – ни шагов, ни движения воздуха, ни пыли с сухой утоптанной дорожки. И потому позже стала считать, что видела Его во сне.
Дабби и правда подъехал сам. Выслушал внимательно и не перебивая, хоть и с немалой долей удивления, ее решительную просьбу. Задумался ненадолго, потом уверенно бросил девочке повод своего скакуна.
– Мой Лахниз непонятно отчего стер спину, что никуда не годится. Собственно, это единственная причина нашей остановки здесь. Посмотри, что можно сделать. Мой помощник, дабби-ош, будет рядом, он принесет запрошенные травы и мази, расседлает, подставит пенек, чтоб ты дотянулась, и вообще – сделает, что велишь. Потом поговорим, когда я выслушаю его отчет и гляну снова на спину коня.
Мира кивнула удивленно. Снова улыбнулась. Она уже знала, что Тот странный знакомый был прав – дабби только прикидывается строгим и несговорчивым, а на деле он очень добрый и – вот чудо! – наверняка возьмет ее в караван. Сейчас сразу пойдет и будет спрашивать: чья она, не против ли родители. У трактирщика – вон, дядька Смур уже ждет с лучшим пивом и караваем, трясется весь от радости. Богатые гости, редкие. Спину перед дабби согнул, аж хруст слышен, заговорил с незнакомой мягкой лестью в голосе, текучем, как мёд, и вязком, как болотная жижа.
Дабби прошел мимо, в распахнутую дверь, к столу для дорогих гостей, коротко бросил, не поворачивая головы, несколько распоряжений – накормить скот, обеспечить водой и запасами людей, список нужного у его помощника. Голос Амира был холоден и почти брезглив. Он не любил «болотную жижу» и умел ее различать за медовым звучанием. И глупую лесть жадных трактирщиков, не нашедших в хозяйстве чёрствой корки для слепого ребенка, тем более не терпел.
Вечером дабби вызвал ее к себе.
– Я беру тебя, – серьезно сообщил он. – Детям в караване не место, но думаю, хуже, чем здесь, тебе не станет в самом трудном пути. Пока мы двигаемся на север, кладу в оплату одну серебрушку в месяц. То есть ты будешь считаться моим глупым и бестолковым ребенком, которому оплачивают мелкие прихоти вроде орехов в меду, к тому же тебе будут прощать многое. Стану приглядываться и думать, велика ли с тебя польза. Доберемся на большой торг к северным вендам, там и решу. Если не научишься быть на своем месте нужной и дело знать – оставлю на западе, в землях карнисцев, где живет моя семья. И спорить ты не посмеешь! Всё поняла?
– Да, дабби, – пискнула она, все еще не веря своим ушам.
– Иди с Шогром, дабби-ош тебе выдаст одежду, покажет место в караване и шатер для сна. При кухне вымойся, там уже всё готово. Утром займешься делом, у меня двум верблюдам неможется, глянешь их, – строго велел Амир.
И жизнь пошла совсем иначе, неспешным и неутомимым шагом огромных верблюдов. Счастье прочно утвердилось где-то рядом. А порой Мире казалось, что Его рука по-прежнему лежит на плече.
Это было очень хорошо, но и плохо тоже. Потому что многое перепуталось, стало сосем трудно разбирать, где настоящая явь, а где сон, шепчущий о том, что было и не было. Из-за снов она не могла нормально ориентироваться во времени. И порой – в пространстве. Потому что, уходя туда, не понимала, как долго не ощущает окружающего и насколько далеко продвинулся за это время караван. Она вязала свои узелки, отмечая дорогу, но в спутанных клубках не было места протяженности пути. Время в них размечали приметные и важные события. Встречи, выздоровления больных, праздники. Оттуда, из сна, люди и животные, дороги и дома – всё воспринималось чуть отстраненно и не всегда правильно. Точнее, ее восприятие не совпадало с тем, что видели иные, зрячие. Слишком во многом не совпадало. Они говорили «ясный день», а она нервно ежилась, ощущая скорую бурю. Они ждали бед, глядя на красный диск луны (целая россыпь бессмысленных для нее слов!) а Мира улыбалась, предчувствуя скорое окончание удачного похода и встречу с новой своей обожаемой мамой – Захрой. Ей не верили, ведь жена дабби далеко, живет в городе возле моря! И потом извинялись сконфуженно: должна быть на западе, а вот, и правда, оказалась здесь, рядом, и на север идти не к чему, она уже выбрала для каравана лучшее, чего и на торг не выставляют…
Еще время путалось оттого, что про важное она ясно могла сказать – так будет. Или было уже? Люди испуганно притихали и не решались поправлять: одно уже случилось, а иного сочтут за благо избежать, коли возможно.
Многие слова не имели для нее никакого смысла, как ни старались их объяснить. А порой смысл не достигал сознания. Как-то ее названый отец Амир сказал о хозяйке постоялого двора, где они остановились ненадолго, «интересная», а его собеседник добавил куда более восторженно «редкая красавица». Миратэйя морщила лоб и всматривалась своим внутренним зрением в снующую с подносом напитков хохотушку. Снова и снова – но не находила и малой толики очарования в женщине. Резковатой, постоянно думающей о деньгах и склонной к мелкому обману, неискренней, льстивой, завистливой… Она воспринимала таких, Смурову породу, как старое прокисшее болото. И мягко, и трава выглядит приятной, и ягодник богат – а лучше пройти мимо, подальше от гнилых омутов. Что тут красивого? Не найдя ответа, она дождалась возможности узнать его у названой бабушки Лады. У той, кого считала самой красивой среди встреченных когда-либо за коротенькую жизнь.
Бывшая княжна улыбнулась, погладила тонкие пушистые волосы непривычно серьезной девочки и вздохнула виновато.
– Тая, как тебе с нами иногда трудно! Внешность – это то, чего не видишь ты. Душа – то, что сокрыто для всех остальных. Как еще сказать? Тело – «одежда для души», и мы судим по одежде. Красивая – значит, по сути, богато одетая, с приятной внешностью…
– И Амир видит только мою «одежду»? И ты? – Ужаснулась Мира.
– Нет, глупенькая. И я, и Захра, и Джами, и многие иные – мы сначала смотрим на «одежду», а потом пытаемся разобрать, так ли хороша скрытая под ней душа. И обычно со временем начинаем ее различать. Некоторые лучше, а некоторые – хуже. Это зависит от многих причин. Амир любит тебя и очень уважает. Он умеет смотреть не только на внешнее, и даже с самого начала, с первого взгляда, – он такой. А теперь уж точно видит твою душу и знает, какая ты красивая. Он вообще умеет разбираться в людях. Ведь Амир не назвал ту женщину красивой?
– Нет, – согласилась Мира. – Интересной.
– Вот видишь, ему глянулась «одежда», а душа – нет. Иные же вполне довольны внешним. И, уж поверь мне, это не делает их счастливыми. Столько ошибок, и все от нашей слепоты к тому, что тебе очевидно.
– А у мамы Захры «одежда» красивая?
– Да, моя дочка удивительная. И для тебя она красавица, и для прочих, кто лишь внешнее разбирает.
Мира запомнила разговор. И еще раз убедилась – она и правда сильно отличается от зрячих. Именно поэтому ее считали странной, жалели и берегли даже самые добрые и родные. А показать отличие сна от яви – не умели. Ее проводником в мире без цвета и света была удача, порой странная и капризная, но всегда не забывающая свою маленькую подопечную. Теплая, внимательная и привычная, как рука друга на плече.
Только однажды опекун некстати отвлекся.
Она поняла свое одиночество в ставшем вдруг очень страшным и невозможным для жизни мире, когда стрела напилась крови вьючного верблюда, которого она пыталась успокоить и увести из внезапно вспыхнувшего боя. Огромный старый вожак, которого она знала все годы в караване и очень любила, затих, в опустевшем теле не осталось и капли жизни. И ей стало жутко. Потому что над долиной, вырастая из черных песков пройденной уже пустыни, воздвиглась сама Смерть и высматривала-ощупывала слепым всевидящим взором иного мира тех, кого поведет сегодня по безвозвратной тропе. Колючее внимание поочередно охватывало людей – одного за другим – тех, кого знала и любила Миратэйя. Всех до единого. В яви это не заняло и пары секунд времени, а для арагни прошла целая жизнь. Прошла и почти закончилась, ведь познавший внимание этого взгляда обречен. Уже скоро, пора собираться, ведь Смерть – их новый дабби. Вот только идти с ее караваном этим людям слишком рано, так не должно быть!
