— …нет закона о сроке давности позора, — говорил голос. — Что для тебя пара тысяч, Джако? Ты должен был заполучить приличный куш, когда умерла Харриет. Одна страховка…

— Закрой свою грязную пасть! — закричал отец. — Убирайся отсюда, пока я…

Внезапно меня схватили сзади, и грубая рука зажала мне рот. Сердце чуть не выпрыгнуло у меня из груди.

Меня держали так крепко, что я не могла пошевелиться.

— Возвращайтесь в кровать, мисс Флавия, — прошипели мне в ухо.

Это был Доггер.

— Это вас не касается, — прошептал он. — Возвращайтесь в кровать.

Он ослабил хватку, и я высвободилась, бросив на него ядовитый взгляд.

В полумраке я заметила, что его взгляд немного смягчился.

— Убирайтесь, — шепнул он.

И я ушла.

Вернувшись в комнату, я походила по ней взад-вперед, как я часто делала, когда сталкивалась с препятствием.

Я думала об услышанном. Отец убийца? Это невозможно. Должно быть какое-то простое объяснение. Если бы только мне удалось подслушать весь разговор между отцом и незнакомцем… Если бы только Доггер не застал меня врасплох… Что он вообще о себе думает?

Я ему покажу.

— Больше никакой суеты! — сказала я вслух.

Я извлекла Хосе Итурби из зеленого бумажного конверта, хорошенько завела патефон, шлепнула пластинку на проигрыватель и поставила полонез Шопена. Упала на кровать и начала громко подпевать:

— Да-да-да-да, да-да-да-да, да-да-да-да, да-да-да-да…

Музыка звучала так, будто ее сочинили для фильма, в котором некто заводил старый «бентли», продолжавший фырчать: плохой выбор в качестве колыбельной…

Когда я открыла глаза, в окна заглядывала ранняя устрично-розовая заря. Стрелки медного будильника показывали 3:45. Летом светает рано, менее чем через четверть часа уже вовсю будет светить солнце.

Я потянулась, зевнула и выкарабкалась из постели. Патефон остановился, замерев на середине полонеза, иголка безжизненно уткнулась в дорожку. На краткий миг я подумала было, не завести ли мне его снова и не устроить ли домашним побудку на польский манер. Но тут я вспомнила, что произошло несколько часов назад.

Я подошла к окну и посмотрела на огород. Там стоял садовый сарай, окна которого затуманились от утренней росы, и валялась перевернутая тележка Доггера, позабытая в свете вчерашних событий.

Намереваясь вернуть тележку на место, чтобы как-то отблагодарить Доггера за то, что я не могла сама сформулировать, я оделась и тихо спустилась по черной лестнице на кухню.

Проходя мимо окна, я заметила, что от торта миссис Мюллет отрезан кусок. Странно, удивилась я, это наверняка не мог быть кто-то из де Люсов.

Если мы и могли прийти к согласию хоть по одному вопросу — поводу, объединявшему нас в семью, — то это было наше коллективное отвращение к кремовым тортам миссис Мюллет. Когда она сбивалась с пути истинного (то есть с нашего любимого ревеня или крыжовника) в сторону ненавистного заварного крема, мы обычно отказывались есть, симулируя коллективную болезнь, и посылали ее домой вместе с тортом и заботливым наказом угостить им ее доброго супруга Альфа.

Выйдя во двор, я увидела, что серебристый свет зари превратил огород в волшебную поляну, на фоне дня, занимавшегося за стеной, его тени казались еще более глубокими по сравнению с тонкой полоской дня за стеной, и я бы вовсе не удивилась, если бы из-за розового куста выступил единорог и попытался положить голову мне на колени.

По пути к тележке я неожиданно споткнулась и упала на четвереньки.

— Черт побери! — сказала я, предварительно оглядевшись и убедившись, что меня никто не слышит. Я перемазалась черной мокрой землей.

— Черт побери! — повторила я, на этот раз потише.

Обернувшись посмотреть, обо что я споткнулась, я сразу же заметила что-то белое, высовывающееся из-за огурцов. Краткий миг часть меня отчаянно пыталась поверить, что это маленькие грабли — маленькое аккуратное сельскохозяйственное орудие с белыми изогнутыми зубцами.

Но потом здравый смысл возобладал, и я осознала, что это ладонь. Рука, которой принадлежала эта ладонь, пряталась в грядке с огурцами.

А там, подсвеченное ужасным зеленоватым оттенком от темных огуречных листьев, было лицо. Лицо, выглядевшее точь-в-точь как у зеленого человека из лесных сказок.

Словно подталкиваемая волей, сильнее моей, я обнаружила, что опускаюсь на четвереньки рядом с этим видением, отчасти в знак почтения, отчасти чтобы рассмотреть получше.

Когда я оказалась почти лицом к лицу с ним, его веки дрогнули.

Я была слишком испугана, чтобы пошевелиться.

Тело на огуречной грядке с дрожью втянуло в себя воздух… и затем, булькая носом, выдохнуло одно- единственное слово, медленно и немного печально, прямо мне в лицо.

— Vale, — произнесло оно.

Мои ноздри рефлекторно дернулись, когда я почувствовала своеобразный запах — запах, название которого вертелось у меня на языке.

Глаза, голубые, как птицы на посуде с ивовым узором,[10] уставились в мои, словно глядя из далекого смутного прошлого, словно что-то узнавая.

И потом помертвели.

К сожалению, не могу сказать, что мое сердце сжалось от ужаса, нет. Хотела бы я сказать, что инстинкт заставлял меня броситься прочь, но это было бы неправдой. Вместо этого я с трепетом впитывала каждую деталь — вздрогнувшие пальцы, почти незаметная металлическая бронзовость кожи, появившаяся прямо на моих глазах, словно навеянная дыханием смерти.

И затем абсолютная неподвижность.

Жаль, но я не могу сказать, что испугалась. Совсем наоборот. Это было, пожалуй, самое интересное приключение за всю мою жизнь.

Я взлетела по западной лестнице. Первой моей мыслью было разбудить отца, но что-то — какое-то невидимое препятствие — остановило меня на полпути. От Даффи и Фели не было проку в экстремальных ситуациях, лучше их не тревожить. Как можно тише и быстрее я помчалась в заднюю часть дома, к маленькой комнатке, расположенной на верху лестницы, ведущей от кухни, и легко постучала в дверь.

— Доггер, — прошептала я. — Это я, Флавия.

Из-за двери не доносилось ни звука, и я снова постучала.

Спустя две с половиной вечности я услышала шарканье шлепанцев Доггера по полу. Отодвигаемый засов громко стукнул, и дверь осторожно приоткрылась на пару дюймов. Я увидела, что лицо Доггера осунулось, словно он не ложился спать.

— В огороде труп, — сказала я. — Думаю, тебе лучше пойти и посмотреть.

Пока я топталась на пороге и грызла ногти, Доггер бросил на меня взгляд, который можно было определить только как упрекающий, и скрылся во мраке комнаты, чтобы одеться. Через пять минут мы стояли на дорожке в огороде.

Было очевидно, что Доггеру трупы не в новинку. Как будто занимаясь этим всю жизнь, он опустился на колени, прижал два пальца к шее трупа, проверяя пульс.

Медленно поднявшись на ноги, Доггер вытер руки, словно от грязи.