ты спрашиваешь?
— Как вы туда добрались? На корабле?
Гораций Бонепенни в Ставангере был еще жив, и теперь он мертв в Англии, и я хочу знать, где он был в промежутке.
— Конечно, на корабле. Ты же не собираешься сбежать из дому, а, Флавия?
— Мы говорили об этом — вернее, спорили — вчера за ужином.
Это был один из способов оптимизировать ложь: закопать ее под чистой правдой.
— Офелия думала, что надо сесть на корабль в Лондоне; отец настаивал на Халле; Дафна голосовала за Скарборо, но только потому, что там похоронена Анна Бронте.
— Ньюкасл-апон-Тайн, — сказал Максимилиан. — На самом деле это Ньюкасл-апон-Тайн.
В отдалении послышалось громыхание — это подъезжал коттсморский автобус, покачиваясь на дороге между рядами деревьев, словно цыпленок-канатоходец. Он остановился перед скамейкой, протяжно захрипев по случаю того, что его тяжелый путь по холмам подошел к концу. Дверь распахнулась с металлическим лязгом.
— Эрни, старичок, — сказал Максимилиан. — Как поживает транспортная промышленность?
— Садись, — потребовал Эрни, глядя прямо вперед сквозь лобовое стекло. Если он и понял шутку, то не подал виду.
— Сегодня никуда не еду, Эрни. Просто грею свои косточки на твоей скамейке.
— Скамейки предназначены только для пассажиров, ожидающих автобус. Это записано в правилах, Макс. Ты знаешь это точно так же, как и я.
— Да, знаю, Эрни. Спасибо, что напомнил. — Макс соскользнул со скамейки на землю. — Так что чао, — сказал он и, приподняв шляпу, зашагал по дороге, как Чарли Чаплин.
Дверь автобуса захлопнулась, Эрни тронул вибрирующую машину с места, и она неохотно двинулась вперед. И так каждый из нас пошел своей дорогой: Эрни и его автобус в Коттсмор, Макс в свой коттедж, «Глэдис» и я продолжили путешествие в Хинли.
Полицейский участок в Хинли располагался в здании, которое некогда служило постоялым двором. Неуютно зажатый между маленьким парком и кинотеатром, его наполовину обшитый деревом фасад угрюмо возвысился над улицей, с крыши свисал голубой фонарь. Пристройка из шлакоблоков, выкрашенная в неинтересный коричневый цвет, приклеилась к одной стороне здания, как коровья лепешка к проезжавшей мимо повозке. Я подозревала, что там находятся камеры.
Оставив «Глэдис» на парковке для велосипедов, которая была более чем наполовину заставлена официального вида черными «рейли», я поднялась по стертым ступеням к передней двери.
Сержант в форме сидел за столом, перебирая бумаги и почесывая свои редкие волосы заостренным концом карандаша. Я заулыбалась и направилась мимо него.
— Стоять, стоять! — прогремел он. — Куда вы, по-вашему, идете, мисс?
Видимо, это особенность полицейских — говорить вопросами. Я улыбнулась, сделав вид, что не поняла, и пошла к распахнутой двери, за которой увидела темный коридор. Быстрее, чем я могла представить, сержант вскочил на ноги и схватил меня за руку. Меня поймали на месте преступления. Больше ничего не оставалось, кроме как зареветь.
Ненавижу это делать, но это единственное оружие, которое у меня оставалось.
Десять минут спустя мы прихлебывали какао в чайной комнате при участке, П. С. Глоссоп и я. Он поведал мне, что дома у него есть такая же девочка, как я (в чем я, правда, сомневалась), по имени Элизабет.
— Она большая подмога своей бедной матери, наша Лиззи, — рассказывал он, — поскольку миссис Глоссоп, жена моя, упала с лестницы в яблоневом саду и сломала ногу две недели назад, в субботу.
Первой моей мыслью было, что он читал слишком много выпусков «Бино» или «Денди»;[43] что он рассказывает все это для развлечения. Но честное выражение его лица и нахмуренные брови быстро дали понять мне обратное: это настоящий констебль Глоссоп и мне придется играть по его правилам.
Так что я снова начала всхлипывать и рассказала ему, что у меня нет матери и что она погибла в далеком Тибете, поднимаясь на гору, и что мне ее ужасно не хватает.
— Ладно, ладно, — сказал он. — В этих стенах запрещается плакать. Отвлекает от естественного достоинства этого места, так сказать. Тебе лучше утереть слезы, перед тем как я брошу тебя в тюрьму.
Я изобразила улыбку, которую он с интересом мне вернул.
Несколько детективов вошли в комнату за чаем и булочкой во время моего спектакля, и каждый мне ободряюще улыбался. По крайней мере, они не задавали вопросов.
— Можно мне увидеться с отцом, пожалуйста! — попросила я. — Его зовут полковник де Люс, я думаю, он здесь.
Лицо констебля Глоссопа внезапно побледнело, и я поняла, что раскрыла карты слишком быстро; теперь я против аппарата.
— Подожди здесь, — сказал он и ушел в узкий коридор, заканчивавшийся стеной с черными стальными засовами.
Как только он ушел, я быстро осмотрелась. Я находилась в мрачной тесной комнате, где мебель была настолько обшарпанной, будто ее купили прямо с тележки старьевщика, ножки потрескались и были покрыты вмятинами, словно их сто лет пинали уставными (форменными) сапогами.
В тщетной попытке улучшить ситуацию, крошечный деревянный буфет раскрасили в яблочно- зеленый цвет, но раковина являла собой проржавевший реликт, который словно одолжили в Вормвуд- Скрабс. Надколотые чашки и треснувшие блюдца печально стояли бок о бок в сушилке, и я в первый раз заметила, что средники на окнах фактически являли собой железные прутья, едва-едва замаскированные. Все это место имело странный резкий запах, который я почувствовала, как только вошла: пахло, словно разбился давно забытый в дальнем ящике пузырек одеколона.
Мне вспомнились отрывки арии из «Пиратов Пензанса». «Полицейский — не счастливчик», — пели по радио, и, как обычно, Гилберт и Салливан[44] оказались правы.
Я прислушалась на мгновение, склонив голову, как Максимилиан, чтобы усилить мой и без того острый слух. Где-то вдалеке низкие голоса гудели, как пчелы в улье.
Я медленно заскользила по полу, словно впечатлительная сеньорита в танго, и резко остановилась перед дверью. С того места, где я стояла, был виден только угол стола сержанта снаружи в холле, и, к счастью, на нем не покоился никакой официальный локоть.
Я отважилась на вылазку. Коридор был пуст, я протанцевала незамеченной до самого выхода и выбралась на дневной свет.
Хотя я не была заключенной, мое облегчение было огромным.
Я небрежно прошлась до велосипедной парковки. Десять секунд — и я уеду отсюда. И тут, словно мне в лицо плеснули ледяной воды, я застыла в ужасе: «Глэдис» исчезла! Я едва сдержала крик.
Тут стояли служебные велосипеды с назойливыми маленькими лампочками и багажниками для казенного имущества — но «Глэдис» не было!
Я посмотрела по сторонам, и теперь, когда я была пешком, улицы почему-то казались неожиданно и пугающе незнакомыми. Куда идти? Где дорога домой?
И, как будто у меня было недостаточно проблем, собиралась гроза. Черные облака бурлили в западной части неба, а тучи, собравшиеся прямо над головой, уже приобрели неприятно багровый синячный оттенок.
Меня переполнил страх, а затем гнев. Как я могла так сглупить и оставить «Глэдис» неприкованной в незнакомом месте? Как я попаду домой? Что станет с бедной Флавией?
Фели однажды сказала мне, что никогда нельзя выглядеть уязвимо в незнакомой обстановке, но сейчас я подумала, способен ли кто-нибудь на это?
Так я думала, когда на мое плечо легла тяжелая рука и голос сказал:
— Я думаю, тебе лучше пойти со мной.
Это был инспектор Хьюитт.
