Доггер изобразил подобие улыбки.
— Я знаю, что выбрала не лучшие слова, но…
— Я знаю, что вы имеете в виду, — прервал меня он.
— Гораций Бонепенни! — выпалила я. — Кто такой Гораций Бонепенни?
От моих слов Доггер начал извиваться, как подопытная лягушка, к хребту которой подсоединили гальваническую батарею. Он облизнул губы и яростно вытер их носовым платком. Его глаза начали туманиться, мигая, словно звезды перед восходом солнца. Одновременно он прилагал нечеловеческие усилия взять себя в руки, но без особого успеха.
— Не обращай внимания, Доггер, — сказала я. — Это не имеет значения. Забудь.
Он пытался встать на ноги, но не смог подняться с ведра, на котором сидел.
— Мисс Флавия, — сказал он, — есть вопросы, которые надо задать, и есть вопросы, которые задавать не надо.
Опять то же самое: так похожие на закон, эти слова падали из уст Доггера так естественно и с такой окончательностью, как будто их изрекал сам Исайя.
Но эти несколько слов, казалось, полностью истощили его, и с громким вздохом он закрыл лицо руками. Я ничего так не хотела в этот момент, как обнять его и прижать, но знала, что он это не любит. Я просто удовольствовалась тем, что положила руку ему на плечо, осознавая, что этот жест успокаивает скорее меня, чем его.
— Я пойду найду отца, — сказала я. — Мы проводим тебя в комнату.
Доггер медленно повернул лицо ко мне, мертвенно-белую трагическую маску. Слова упали, как камни, скрежещущие о камни.
— Они забрали его, мисс Флавия. Полиция увезла его.
12
Фели и Даффи сидели на украшенном цветочным узором диване в гостиной, обнявшись и завывая, как пожарные сирены. Я сделала несколько шагов, желая присоединиться к ним, и тут Офелия заметила меня.
— Где ты была, маленький звереныш? — прошипела она, вскакивая и набрасываясь на меня, как дикая кошка, ее глаза опухли и покраснели, как велосипедные фонари. — Все тебя искали. Мы думали, ты утонула. О! Как я молилась об этом!
Добро пожаловать домой, Флавия, подумала я.
— Отца арестовали, — припечатала Даффи. — Его увезли.
— Куда? — спросила я.
— Откуда нам знать? — презрительно сказала Офелия. — Туда, куда увозят арестованных людей, полагаю. Где ты была?
— В Бишоп-Лейси или Хинли?
— Что ты имеешь в виду? Выражайся яснее, малолетняя идиотка.
— Бишоп-Лейси или Хинли? — повторила я. — В Бишоп-Лейси есть только однокомнатный полицейский участок, так что я не думаю, что его повезли туда. Полиция графства располагается в Хинли. Вероятнее всего, они забрали его в Хинли.
— Его обвинили в убийстве, — сказала Офелия, — и его повесят. — Она снова разрыдалась и отвернулась. На миг я почти пожалела ее.
Я вышла из гостиной в коридор и увидела Доггера на полпути вверх по западной лестнице, он тяжело поднимался, ступенька за ступенькой, как приговоренный на эшафот.
Теперь был мой шанс!
Я подождала, пока он скроется из виду на верхушке лестницы, потом проскользнула в кабинет отца и спокойно заперла дверь за собой. Первый раз в жизни я оказалась одна в этом помещении.
Одна стена целиком предназначалась для отцовских альбомов с марками — пухлых томиков в кожаных переплетах, цвета которых обозначали царствование того или иного монарха: черный — королевы Виктории, красный — Эдуарда VII, зеленый — Георга V и синий — нашего теперешнего короля Георга VI. Я вспомнила, что тонкий красный томик приютился между зеленым и синим и содержал лишь несколько марок — девять известных вариантов четырех марок, выпущенных с портретом Эдуарда VIII, до того как он сбежал с той американкой.
Я знала, что отец испытывает неизъяснимое наслаждение от этих бесчисленных крошечных вариаций на клочках конфетти, но не была в курсе подробностей. Только когда он приходил в особенное волнение над очередным новым лакомым кусочком в последнем выпуске «Лондонского филателиста» и пел ему хвалу за завтраком — только тогда мы немного узнавали о его счастливом изолированном мирке. За исключением этих редких случаев все, что касалось почтовых марок, было для нас, моих сестер и меня, темным лесом, в то время как отец коллекционировал клочки разноцветной бумаги с более пугающей страстью, чем некоторые люди коллекционируют головы оленей и тигров.
У противоположной стены стоял буфет эпохи Якова I, поверхность и ящики которого были заполнены неиссякаемыми филателистическими принадлежностями: приклеивающейся прозрачной бумагой для альбомов, фиксирующей марки, измерителями перфорации, эмалированными подносами для отмачивания марок, бутылочками с жидкостью для распознавания водяных знаков, резинками, конвертами для хранения, папиросной бумагой для страниц, пинцетами для марок и изогнутой ультрафиолетовой лампой.
В конце комнаты, перед застекленной створчатой дверью, выходившей на террасу, располагался отцовский стол: рабочий стол размером с футбольное поле, который, возможно, некогда стоял в конторе Скруджа и Марли. Я сразу догадалась, что ящики будут заперты, — и я оказалась права.
Где, думала я, отец мог спрятать марку в комнате, полной марок? У меня не было ни малейшего сомнения в том, что он спрятал ее, — как это сделала и я. Мы с отцом разделяли страсть к приватности, и я понимала, что он не будет настолько глуп, чтобы положить ее в самое очевидное место.
Вместо того чтобы смотреть по верхам или копаться в ящиках, я легла на пол, как автомеханик, изучающий внутренности машины, и заскользила по комнате, разглядывая днища предметов. Я изучила нижнюю часть письменного стола, журнального столика, мусорной корзины и отцовского виндзорского кресла. Заглянула под турецкий ковер и за занавески. Посмотрела на заднюю часть часов и перевернула картины на стене.
Книг было слишком много, чтобы просмотреть их все, поэтому я попыталась представить, какие из них с наименьшей вероятностью стали бы трогать. Конечно же! Библия!
Но быстрое пролистывание короля Иакова[34] одарило меня только старой церковной брошюрой и траурной открыткой по случаю смерти какого-то де Люса периода Всемирной выставки.[35]
Потом я внезапно вспомнила, что отец снял «Пенни Блэк» с клюва мертвого бекаса и сунул в карман пиджака. Может быть, он там ее и оставил, собираясь избавиться от нее позже.
Да, наверняка! Марка не здесь. Какая я идиотка, если подумала, что она может быть тут! Весь кабинет, конечно, будет стоять на первом месте в списке слишком очевидных тайников. Я ощутила прилив уверенности, и то, что Фели и Даффи неверно именовали «женской интуицией», подсказало мне, что марка в другом месте.
Пытаясь не шуметь, я повернула ключ и выскользнула в коридор. Две ведьмы все еще сидели в гостиной, в их голосах звучали злость и печаль. Я могла бы подслушать под дверью, но я решила не делать этого. Меня ждут более важные дела.
Безмолвная, словно тень, я поднялась по западной лестнице в южное крыло.
Как я ожидала, комната отца была погружена в полумрак, когда я туда вошла. Я часто смотрела на эти окна с лужайки и видела плотно сдвинутые тяжелые портьеры.
Изнутри спальня обладала мрачной атмосферой музея во внеурочное время. Резкий запах отцовских одеколонов и лосьонов для бритья вызывал в памяти открытые саркофаги и погребальные урны, в которые
