Агучи, маленький человечек в два фута ростом, с сияющими голубыми глазами, сжимавший нам яйца в момент оргазма.

Скандинавский дух с заостренными ушами и длинными золотистыми волосами.

Медленно и в полном молчании гиацинтовый аромат молодых напряженных членов наполняет комнату… и другие ароматы тоже… тяжелый озоновый аромат агучи, запах козлиных шкур и немытой зимней плоти под северным сиянием…

Иногда нами овладевали животные духи, и тогда мы выли, мурлыкали, скулили и чувствовали, как у нас на головах шевелятся волосы, на лицах появляется отчужденность и сосредоточенность, и мы исходили столпом света в ярко-голубое небо над покрытом снегом селением.

Джонни Хоре (Конь) был зачат 6 августа 1816 года в то холодное лето, когда его отец повесился в амбаре. Миссис Хоре сняла его с петли. Девять месяцев спустя 7 мая 1817 года родился Джонни. Каждая вторая лошадь в этой книге принадлежит ему. Чувствуете лошадиный запах? От имени не уйдешь. Незнакомец был следами на снегу много лет назад… холодные тропинки в небе…

Холодное лето 1816 года…

«Джеймс Винчестер замерз во время большое снежной бури 17 июня того года…»

«Что произойдет, — рассуждало в том году „Североамериканское обозрение“, — если солнце устанет освещать эту мрачную планету?»

Джонни Конь был спокойным ребенком с отсутствующим выражением в зеленых глазах. Большую часть времени он проводил за рыбной ловлей на реках и на волноломе, а осенью и зимой охотился.

В свой шестнадцатый день рождения Джонни взял новую удочку, банку с червями и отправился на рыбалку… там и сям ему попадались островки еще не растаявшего снега… с озера дул холодный ветер. Он прошел вдоль железнодорожных путей к мосту, насадил наживку на крючок, забросил блесну в воду, после чего присел на корточки и стал отсутствующим взглядом смотреть на поверхность воды.

— Слишком холодно, чтобы ловить рыбу.

Джонни обернулся и увидел у себя за спиной Билли Нортона. Он сразу узнал в нем одного из летних отдыхающих, которые обычно приезжали в конце июня. Джонни часто прислуживал им летом.

— Рыбу ловят даже зимой из-подо льда.

— О, зимой совсем другое дело… но не в такой же холодный весенний день, да еще с ветром. Пойдем ко мне домой, выпьем чаю с пирогом.

Джонни вытащил леску из воды и снял наживку. Вымыл пальцы в воде и вытер их о выцветшую голубую бандану, после чего засунул крючок в пробковый держатель. Билли Нортон пошел с ним вдоль путей. Луг с одинокими деревьями спускался по склону холма от путей к домикам, расположенным под сенью сосен, берез и буков, здесь останавливались летние отдыхающие. Билли повел Джонни по дорожке, что вилась по лугу по направлению к мосту. Со скрипом отворилась задняя калитка.

На задней веранде ледник из желтого дуба. Задняя дверь ведет на кухню. Билли готовит чаи на керосиновой плите и дает Джонни кусочек пирога с карамелью. От Джонни еще пахнет карамелью, когда Билли целует его и ведет в свою комнату… голубые обои с изображением кораблей, модель корабля в бутылке, полка с морскими раковинами, чучело восемнадцатифунтовой озерной форели на стене.

С тех пор Джонни несколько раз пытался отыскать дорогу к тому домику, надеясь, что обнаружит там Билли, но так и не смог найти верную дорогу, и, к каким бы домам он ни подходил, все они ничуть не походили на домик Билли.

Тем летом я работал на карнавале. Когда я вернулся в сентябре, стояло очень теплое бабье лето, ранним утром из леса слышалось воркование голубей, и однажды перед завтраком я прогуливался вдоль железнодорожных путей и случайно отыскал тропинку, с которой увидел вдали тот самый домик.

Летние отдыхающие уже разъезжаются. Вряд ли я найду там Джона Хэмлина. Я перехожу по мосту через маленький ручей. Калитка скрипит на утреннем ветерке. Домик кажется пустым, дверь на заднюю веранду открыта. Я поднимаюсь по ступенькам и стучусь в открытую дверь.

— Есть кто-нибудь дома?

Я захожу на кухню. Плита все еще там, но стола, стульев и посуды уже нет. По высоким ступеням я поднимаюсь в небольшой холл, и вот она, та самая комната. Дверь закрыта, но не заперта. Я медленно поворачиваю ручку, толкаю дверь и вхожу. Комната пуста — ни кровати, ни стульев, только голубые обои с кораблями и деревянные крючки на тех самых местах, куда мы вешали свою одежду. На окне нет штор, а в стекле отверстие — след от духового ружья. Вокруг никого и ничего. Я стою у окна и гляжу вниз на мох и поздние незабудки. Золотистые волосы на утреннем ветру у окна, воркование голубей, лягушки, квакающие у ручья, церковные колокола, маленький открыточный городок растворяется в голубизне неба и озера…

Харбор-Бич 17, среда 18 марта 1970 г.

После того я несколько раз пытался снова отыскать домик, но всегда сбивался с тропинки и завершал свой путь у какой-нибудь другой задней веранды. Все дома были уже заколочены. Тем летом я отправился в Детройт работать на военном предприятии. Когда я вернулся в сентябре, стояло очень теплое бабье лето, ранним утром из леса слышалось воркование голубей, и однажды перед завтраком я прогуливался вдоль железнодорожных путей и случайно отыскал тропинку, с которой увидел вдали тот самый домик.

Летние отдыхающие уже разъезжаются. Вряд ли я найду там Джона Хэмлина. Я перехожу по мосту через маленький ручей. Калитка скрипит на утреннем ветерке. Домик кажется пустым, дверь на заднюю веранду открыта. Я поднимаюсь по ступенькам и стучусь в дверь, взявшись за ручку.

— Есть кто-нибудь дома?

Никакого ответа из объятого молчанием домика. Я почти физически ощущаю его пустоту. Я открываю дверь и захожу на кухню. Керосиновая плита все еще там, но стола, стульев и посуды уже нет. По высоким ступеням я поднимаюсь в небольшой холл, и вот она, та самая комната. Дверь закрыта, но не заперта. Я поворачиваю…

…ручку, медленно толкаю дверь и вхожу. Комната пуста — ни кровати, ни картин, только деревянные крючки на стене. На окне нет штор, а в стекле отверстие — явно след от духового ружья. Я стою у окна и гляжу вниз на мох и поздние незабудки, комната полна ощущения отсутствия.

И внезапно меня самого уже там тоже нет, вопрос «Кто я такой?» растворяется в голубом небе, цветы и мох, воркование голубей по утрам, кваканье лягушек под железнодорожным мостом, желтый окунь, бьющийся на пирсе, золотистые волосы на ветру, тяжелый азотистый запах ректальной слизи, отдаленный душок канализации, мочи на траве, вкус листьев зимолюбки, колокольчик, зовущий к обеду, церковные колокола, маленький открыточный городок.

Харбор-Бич 17… Ветер на холодном небе над Лондоном мертвый мальчик на призрачной подушке обветренные губы тусклый солнечный свет крохотный вид на Джермин-стрит бледный серп луны призрачных денди у него за головой холодное темное ветреное вечернее небо насквозь продутое ветром и промытое дождем разбитые сны в воздухе.

Квартира на Кэлл-Кук, где умер юноша. Дворик немного шире и окружен темнотой — темнотой, подобной недоэкспонированной пленке со всем эпизодом. Ночь, во дворе свет. Во дворе раненое животное. Поначалу кажется, что собака, потом выясняется, что это юноша. Очень медленно юноша поднимается и подходит к двери, открывающейся во двор. Теперь я вижу, что дворик завален старыми ведрами из-под краски и козлами для пилки дров, а все помещения вокруг — в руинах. Я стою на пороге, юноша подходит ко мне, у него на лице странная застывшая печальная улыбка, не заискивающая, но как бы с надеждой на