– Может быть.

– Думаю, вам надо. А где вы были в семьдесят втором?

– В Бьенхоа, неподалеку от Сайгона. Вы должны знать.

– Конечно. Только не подозревала, что это американская база.

На одной из карт стояла дата 'Апрель 1975'. Я все еще разбирался в военных значках и понял дислокацию: южновьетнамские войска оборонялись, а северовьетнамские наступали – красная стрела прочертила всю страну. Мне пришло в голову, что последние изменения обстановки не перенесены на карту: отвечавший за это офицер, видимо, понял, что наступил конец.

Словно восстали призраки, а если есть воображение, можно представить, как в апреле 1975-го здесь день за днем заседали военные и политики. И красная стрела не абстракция, это рвущиеся к Сайгону – к ним – сотни тысяч вражеских солдат и танки.

Мы осмотрели подземный штаб – залы заседаний, комнату связи с гроздьями раций и телефонов, хорошо обставленные спальню и гостиную президента – все застывшее во времени.

Наконец мы покинули подземный пункт управления и снова вышли на солнце, где все еще стоял старый 'мерседес-бенц' президента Тьеу. Еще один кусочек застывшего времени, который приводил в волнение.

Мы прогулялись по паркам бывшего президентского дворца, и я отметил, что они весьма недурны.

– Ну как, понравилось? – спросила Сьюзан.

– Интересно.

– Никогда не знаешь, что показать людям, но я решила, что вас заинтересует этот экскурс в историю.

– Ну не возить же вам меня по пригородам.

– Когда я жила в Нью-Йорке, никогда не ходила смотреть статую Свободы и Эмпайр-стейт-билдинг – только водила иногородних.

– И я в Вашингтоне точно так же.

– Можете себе представить, я ни разу не была в Вашингтоне!

– Иногда мне хочется, чтобы я тоже ни разу там не был.

– Если я когда-нибудь окажусь в столице, за вами экскурсия.

– По рукам.

Мы продолжили прогулку. В воздухе носились ароматы цветов, что было приятно в январе. Задержались у ларька и купили по пол-литровой бутылке воды. Выпили и пошли дальше.

– Когда ваши родители в первый раз приехали к вам, как они отреагировали? – спросил я.

– Ужаснулись. Хотели, чтобы я немедленно собралась и ехала домой. – Сьюзан рассмеялась и добавила: – Они не могли себе представить, чтобы их маленькая изнеженная девчушка жила в городе 'третьего мира'. Были подавлены всем: проституцией, коммунистами, попрошайками, едой, жарой, болезнями, тем, что я курю, тем, что хожу в католическую церковь. Остальное можете представить сами. Просто подавлены. – Она опять рассмеялась.

– Вы их катали на мотоцикле?

– Боже мой, нет! Они бы не сели даже на велорикшу. Мы брали такси. Брату и сестре – тем понравилось. Однажды они приезжали без родителей. Брат с вечера пропал, а утром вернулся, весь сияя улыбкой.

– Видимо, ходил на марионеточное представление. Сколько ему лет?

– В то время он учился в колледже.

– Чем занимаются ваши родители?

– Отец – хирург, а мать – школьная учительница. Прекраснейшее сочетание.

– А мой отец был механиком, а мать – домашней хозяйкой. Я вырос в Южном Бостоне.

Сьюзан ничего не сказала, но в уме отметила.

Она явно меня куда-то вела. Мы шли по дорожке сквозь полосу цветущих кустов. Впереди показался травянистый склон. Сьюзан поднялась до половины и села. Сняла туфли и носки, пошевелила пальцами, а затем расстегнула несколько пуговиц шелковой рубашки.

Я устроился в нескольких футах от нее.

Сьюзан отстегнула с пояса сумочку, достала сигареты и закурила. А я извлек из кармана ее сотовый телефон.

– Может быть, стоит позвонить в гостиницу?

Она отобрала у меня аппарат и положила в сумочку.

– Не трепыхайтесь. Потом я сама позвоню. Они отвечают скорее, когда к ним обращаешься по- вьетнамски. – Сьюзан докурила сигарету, закатала рукава, откинулась на траву и закрыла глаза. – Хорошо! Снимите рубашку, подставьте себя солнцу.

Я снял рубашку и растянулся подле нее, но не слишком близко. А под голову подложил рубашку и пустую бутылку.

Солнце приятно согревало кожу. Поднялся легкий ветерок.