где когда-то была натянута колючая проволока. – Пусть только сунутся, пусть лезут на проволоку – им даже залечь негде. Мы откроем огонь, и они повалятся как кегли. Но однажды ночью кто-то подал горном сигнал, и они пошли все разом – бежали и так вопили, что у меня заходило очко и я никак не мог прицелиться. Они рвали колючку дистанционными взрывными патронами и бежали в проходы ко второй линии. Мины падали вокруг моего блиндажа, и я боялся выглянуть в щель, потому что в нее залетали осколки и трассеры. Высунул винтовку, сам скрючился внизу и не глядя выпускал магазин за магазином. А потом меня ранило в руку, я выронил винтовку и заметил, что она разбита. Не знаю, о чем я думал, – только выскочил из блиндажа и начал кидать гранаты в сторону колючки: пять осколочных и две с белым фосфором. Там все горело, в том числе и люди, а эти косо... эти вьетнамцы, черт бы их побрал, продолжали на нас бежать. Они прорвали вторую линию колючки, и теперь между нами ничего не оставалось. Все кинжальные мины мы уже взорвали, пулеметы были разбиты, и я никак не мог найти себе винтовку. Но вдруг опять пропел горн, и они отступили.

Тед обвел глазами склон и едва слышно произнес:

– Ушли. Кроме нескольких десятков, которые стонали на проволоке или на земле... – Он посмотрел на Трама, и тот ответил ему взглядом.

Мы обошли по периметру базу, но больше там ничего не осталось, кроме контуров посадочной полосы – места, где, как нам сказал вьетнамец, не росла трава.

Трам повернулся ко мне:

– Если не возражаете, я бы хотел послушать, каково пришлось здесь вам.

– Сразу после высадки, – начал я после минутного раздумья, – мы вступили в огневой контакт с противником... то есть северовьетнамской армией, но он продолжался недолго, потому что противник, судя по всему, отступил на территорию Лаоса. В течение нескольких последующих дней велись нетяжелые бои. Точно не помню, сколько мы здесь оставались. Мы видели много убитых, много раненых, много могил и... много крыс. И вдыхали ужасный запах смерти и опустошенной земли. Я до этого не представлял ничего подобного: в каком-то отношении последствия великого побоища казались страшнее самой битвы. Я все время повторял, что бреду по Долине Смерти, которую оставил своей милостью Господь.

Мы снова вернулись на площадь Кесанга. Я дал Траму десять долларов и поблагодарил:

– Спасибо. Уверен, что вам нелегко дается воскрешать все это в памяти.

Вьетнамец поклонился.

– Я могу это делать только для тех американцев, которые здесь воевали.

– Я не воевала, – возразила Сьюзан, – но, глядя на вас троих, ощутила, будто сама здесь была.

– Вы полагаете, – огорчился Тед, – что мне следовало взять с собой жену?

– Конечно. Приезжайте с ней завтра.

Тед прикусил губу и кивнул.

– Она хотела поехать. Это я ее отговорил.

– Ясно, – проговорила Сьюзан и что-то сказала по-вьетнамски Траму.

Тот ответил. Мы все пожали друг другу руки. Тед пошел к своему автобусу, а вьетнамец, видимо, домой. Мы возвратились в машину, и я приказал Локу:

– Теперь в Куангчи.

Машина выехала на шоссе № 9, и мы направились на восток, назад к побережью, туда, где я провел большую часть времени во Вьетнаме и где меня выбросили с вертолета в центре еще одного кошмара.

– Невероятно, какая встреча! – сказала мне Сьюзан.

Я промолчал.

– Ты сам-то как?

– Прекрасно.

– Пол, как ты думаешь, почему тебе удалось выжить.

– Убей, не знаю.

– Вот Трам остался жив, хотя половина его товарищей погибли. Тед Бакли тоже. И ты. Что это: судьба? Умение? Или удача?

– Честное слово, понятия не имею. Если бы мертвые могли говорить, они бы объяснили, почему погибли, а у живых ответа нет.

Сьюзан взяла меня за руку, и мы молча ехали по дороге через Кесанг, что в переводе означает Зеленая долина. И я почувствовал, какая злая ирония содержалась в этом названии для двадцати тысяч северовьетнамских солдат, которые видели, как эта долина краснела от их крови, как серела земля, превращаясь в пепел после разрывов бомб, а затем чернела от разлагавшихся трупов.

А южные вьетнамцы – те, кто сражался за свою родину? Не пожалели ли они, что позвали американцев? Ведь никто не умеет так надежно сровнять с землей все, что над ней возвышается, как американцы. И разрушения, которые оставили гости, оказались сверх всяких ожиданий хозяев.

А те шесть тысяч американцев, которых окружили на базе в Кесанге? Наверняка недоумевали, каким образом оказались в самой середине этой преисподней на Земле.

В результате Кесанг – Зеленая долина превратилась в военную легенду, как 'Замок Монтесумы'[74], «Берег варваров»[75], Окинава[76], Иводзима[77] и другие политые кровью точки мира.

Но для Первой воздушно-кавалерийской потери оказались достаточно легкими. Мы объявили о победе, получили на полковое знамя очередной вымпел, благодарность от президента и улетели в долину Ашау, где в тумане и мраке нас ждала новая судьба.