Более умиротворен и спокоен «Портрет супругов Рубенс» («Рубенс и Елена Фоурмент в саду»), написанный через год после свадьбы. На нем запечатлена картина семейного счастья – в своем роскошном саду знаменитый художник гуляет с женой, строгая Елена за что-то выговаривает своему пасынку Николасу, мальчик, чуть отстав, слушает упреки со сдержанной почтительностью, сам художник смотрит на зрителя сдержанно и приветливо.

На картинах Рубенса все идиллично. Но не стоит думать, что художнику жилось так легко и все делалось буквально по щучьему велению. Надо обладать силой его характера и твердым духом, его умением добиваться намеченного, чтобы прийти к такому результату. Далеко не все относились к Рубенсу так, как он того заслуживал. Не все, с кем ему приходилось общаться, были умны. Не все были воспитанны. Среди них попадалось много снобов, для которых происхождение и профессия Рубенса изначально ставили его на низшую ступеньку. В 1633 году, имея поручение к герцогу Арсхоту, который возглавлял делегацию Южных Нидерландов в Голландии, Питер Пауль обратился к нему с просьбой выдать ему визу и получил резкую отповедь высокородного аристократа: «Господин Рубенс. Из Вашей записки я узнал, что Вы огорчены проявленным мною неудовольствием в связи с Вашей просьбой о паспорте, что Вы действуете честно и заверяете меня, будто Вы готовы дать отчет в своих поступках. Я мог бы и не оказывать Вам чести моим ответом, поскольку Вы уклонились от обязанности явиться ко мне лично и самонадеянно написали мне письмо, а это годится только для тех, кто равен по положению (…) Мне совершенно безразлично, честно ли Вы поступаете и можете ли отчитаться в своих делах. Могу сказать одно: я буду рад, если отныне Вы узнаете, каким образом люди, подобные Вам, должны писать таким людям, как я».

12 апреля 1632 года он писал Жербье (английскому художнику и дипломатическому агенту Карла I в Нидерландах): «Я вовремя удалился от дел и никогда в моей жизни не оплакивал так мало какое-либо свое решение».

В 1633 году умерла инфанта Изабелла, и Рубенс окончательно отошел от государственных дел и поручений, несмотря на все свои звания и почести.

18 декабря 1634 года в пространном письме Пейреску (ученому и собирателю древностей) Питер Пауль проанализировал и описал обстоятельства своей женитьбы: «Я очутился в настоящем лабиринте, днем и ночью осажденный множеством забот, вдали от своего очага в течение 9 месяцев сряду и все время на службе Двора. Правда, я был в великой милости у светлейшей Инфанты (…) и первых Министров Короля, а также завоевал расположение тех, с кем вел переговоры в чужих краях. Вот тогда-то я и решился сделать усилие, рассечь золотой узел честолюбия и вернуть себе свободу, находя, что нужно удалиться во время прилива, а не во время отлива, отвернуться от Фортуны, когда она еще улыбается нам, а не дожидаться, когда она покажет нам спину (…) Теперь, слава богу, я спокойно живу с моей женой и детьми (о чем господин Пекери, вероятно, рассказал Вашей Милости) и не стремлюсь ни к чему на свете, кроме мирной жизни. Я решил снова жениться, потому что не чувствовал себя созревшим для воздержания и безбрачия (…) Я взял молодую жену, дочь честных горожан, хотя меня со всех сторон старались убедить сделать выбор при Дворе (…) Я хотел иметь жену, которая бы не краснела, видя, что я берусь за кисти, и сказать по правде, было бы тяжко потерять драгоценное сокровище свободы в обмен на поцелуи старухи».

Поставив точку на своей придворной карьере и дипломатической деятельности, Рубенс целиком отдался творчеству. Образ молодой жены стал лейтмотивом его живописи. Идеал белокурой красавицы с пышным чувственным телом и красивым разрезом больших блестящих глаз сложился в произведениях мастера задолго до того, как Елена вошла в его жизнь, превратившись, наконец, в зримое воплощение этого идеала.

Второй брак Питера Пауля Рубенса оказался не менее счастливым, чем первый. Юная жена, подарившая ему еще двух детей, стала не только хозяйкой его дома, спутницей последнего десятилетия жизни, но и послужила совершенной моделью для исполнения многих замыслов художника (возможно, подсказанных как раз ее пышной фламандской красотой), подлинной музой его искусства. Рубенс страстно любил свою жену. Волшебная кисть художника превращала Елену в античную или библейскую богиню. Ее облик, ее фигура, пышные формы тела, перламутровый цвет кожи мы видим на многих картинах великого фламандца.

В это время мастера начали донимать тяжелые приступы подагры. А в последние годы ему приходилось писать картины одной левой рукой, так как правая ему уже не повиновалась. Но картины Рубенса по-прежнему светлы и радостны. Невзирая на болезнь, он все еще собран, жизнерадостен, полон творческих замыслов.

В эти годы он создал прелестные произведения «Меркурий и Аргус» и «Вирсавия».

«Меркурий и Аргус» – миф о возлюбленной Юпитера, которую Юнона – ревнивая жена верховного бога – превратила в корову. Охрану несчастной Юнона поручила стоглазому Аргусу. Меркурий убил Аргуса и освободил Ио.

«Вирсавия» воспринимается не просто как мифологическая красавица, которую на прогулке увидел царь Давид и полюбил, а и как один из самых интимных портретов Елены Фоурмент. В картине мощно звучит основная тема живописи Рубенса – воспевание неиссякаемой, бьющей ключом жизни и всепобеждающей ее красоты.

Художник часто говорил, что не стоит раболепно подражать античным статуям, «потому что человеческие тела теперь сильно отличаются от античных, так как большинство людей упражняются лишь в питье и обильной еде». И действительно, формы Елены очень отличаются от античных идеалов. Но все же муза Рубенса прекрасна, как сама жизнь. Он пишет свою жену и в виде библейской Вирсавии, и богини Венеры, и одной из трех граций, он включает ее изображение в картину «Сад любви», словно наполненную смехом и возгласами молодых пар, собравшихся в парке, шелестом шелковых платьев, трепетом света и воздуха.

Художник изображал своих героев подчеркнуто телесными, в расцвете тяжеловесной красоты. Свойственные барокко черты условности и внешней экзальтации отступают у Рубенса перед могучим напором живой реальности.

Надо сказать, что хотя художник никогда не был любителем пьяных разгулов в быту, он всю жизнь с удовольствием изображал вакханалии, написав целую серию подобных картин (например «Шествие силена»). В сцены мифологического разгула разнузданных, пьяных сатиров и силенов Рубенс включает и людей, которым, как и самому автору, забавно наблюдать за опьяненными дикими существами, порожденными матерью-природой.

Одно из полнокровных порождений античной мифологии – бог вина и веселья со своими спутниками изображен на эрмитажной картине «Вакх». Античность здесь воплощена в совершенно конкретных, земных, почти грубых образах; от классической идеальности форм не осталось и следа. Жизнь, бьющая ключом, упоение счастьем бытия преображают героев, окружают волшебным праздничным ореолом, нисколько не сглаживая в то же время их неповторимости. Горячий солнечный свет играет на лоснящейся спине сатира и в рыхлых складках расплывшегося тела Вакха, скользит по атласной коже вакханки, вспыхивает в золоте чаши, в стекле кувшина, в капельках вина, которые ловит ртом мальчик, притушено мерцает в бархатистой шкуре пантеры, обогащая тончайшими нюансами общую золотистую красочную гамму, в которой тают контуры фигур и очертания зеленых холмов в глубине.

И еще одна тема лейтмотивом проходит через творчество Рубенса последних лет. Великий фламандец, пожалуй, первым в мировом искусстве запечатлел вечную тему материнства не только в облике Богоматери, он много раз писал обычную женщину с обычными детьми в разных повседневных ситуациях. Его по праву считают родоначальником этого жанра. Живопись Ренуара, по его признанию, началась с восторга, который он испытал перед картиной Рубенса, изображающей Елену с детьми.

Рубенс счастлив так, как только может быть счастлив смертный. Возродившись благодаря своей молодой супруге, Рубенс продолжал творить и в своем загородном доме, и в Антверпене. Но недуг, много лет терзавший художника, властно заявил о себе. Приступы ревматизма резко участились, страдания стали невыносимыми.

В эти годы он написал еще два своих портрета. Его автопортреты, если рассматривать их подряд, начиная от самого раннего (где он изображен юным красавцем, уверенно и с любопытством глядящим в будущее) до написанного за год до смерти, складываются в своеобразный дневник. Контраст между раблезианскими образами его искусства, безудержной щедростью фантазии и суровым, холеным и скрытным собственным обликом неожидан. На предпоследнем, написанном еще в период дипломатической