Дюрера банкирский дом Имгофов был одним из богатейших в Европе. Во главе его стоял Ганс Имгоф- старший. У Дюрера сложились неплохие, даже дружеские отношения с семьей Имгофов. Они вели денежные дела художника. В Венеции в Немецком торговом доме Имгофы держали постоянного представителя).
Итак, благодаря Вилибальду деньги у Дюрера были. Долг он собирался вернуть из гонорара за заказанную алтарную картину. Немецкие купцы заказали ему для церкви Св. Варфоломея, расположенной вблизи Немецкого торгового дома Фондако дей Тедески (в то время отстраивавшегося после пожара), картину «Праздник четок» и обещали заплатить 110 рейнских гульденов, при том, что материалы должны стоить не более пяти гульденов. В этом алтарном образе Дюрер использовал традиционную итальянскую иконографию sacra conversazione (Мадонна на троне со святыми, расположившимися по сторонам). Это одна из самых больших (161,5 х 192 см) и мажорных по интонации работ Альбрехта Дюрера, в которой сказалось воздействие монументальности итальянских мастеров и мягкость венецианской школы. На ней император Максимилиан и Папа Римский поклоняются Мадонне с Младенцем, а позади изображена толпа народа, в которой Дюрер изобразил многих своих современников – в том числе и себя.
Работа заняла больше времени, чем художник предполагал (он окончил произведение лишь в сентябре 1506 года). Гонорар за нее должен был пойти в первую очередь в счет долга. Перед отъездом Дюрер оставил матери 10 гульденов, и примерно столько же она выручила за гравюры сына на рынке, и один раз Альбрехт послал ей 9 гульденов через Бастиана Имгофа. Правда, из них она должна была заплатить проценты Себастиану Пфенцигу, которому задолжал еще отец Дюрера при покупке дома в 1475 году. Надо сказать, что, вернувшись из Италии, Дюрер выплатил весь долг. Жене Агнессе перед отъездом тоже было выдано 12 гульденов, и 13 она выручила за гравюры на ярмарке во Франкфурте. Там в то время велась самая оживленная торговля книгами и гравюрами. На франкфуртском торге можно было купить любую книгу. Типографы специально приурочивали выпуск новых изданий к началу этих ярмарок.
В очередном письме Дюрер с удовольствием сообщил, что глава венецианской школы живописи Джованни Беллини очень хвалил его работы и даже что-то заказал. Сам Беллини тоже очень понравился Альбрехту. В этом же письме Дюрер с удивлением пишет, что те вещи, которые ему нравились одиннадцать лет назад, «теперь мне больше не нравятся», и что он сам бы этому не поверил, если бы кто-то посмел так сказать. После порядочной доли шуток по поводу многочисленных вилибальдовых любовниц, имена которых Дюрер зашифровывал в виде ребусов (щетка – Анна Першт, роза – Розентальша), он передавал приветы друзьям из их компании – Гансу Хордерферу (нюрнбергскому патрицию, одному из старейшин Совета), и Фолькамеру (тоже члену Совета).
К одолженным у Пиркгеймера гульденам Дюрер добавил деньги за проданные картины, привезенные из дома, – две за 24 дуката, а еще три он отдал за три кольца, которые оценили в 24 дуката.
В письмах Дюрер все время высказывал сожаление, что Вилибальд не поехал с ним в Венецию, поскольку был уверен, что здесь бы они не скучали. Поскольку Дюрер обладал очень располагающей внешностью и манерами и, как правило, пребывал в хорошем настроении (по крайней мере, на людях), то у него, разумеется, появилось много друзей среди местных жителей. Он писал, что порой у него толпится столько итальянцев, что он вынужден скрываться. Благородные венецианцы относятся к нему хорошо, в отличие от большинства живописцев. Это естественно, ведь талантливый нюрнбержец отбирал у них работу.
Во время пребывания в Венеции, он беспокоился о матери и поручил ее Вилибальду. Просил передать, чтобы она не перетруждалась и заботилась о себе. Что характерно, о жене он так не заботился. Правда, известно, что между Агнессой и Вилибальдом существовала взаимная неприязнь, причины которой достоверно неизвестны.
В очередном письме Пиркгеймеру Дюрер сообщил, что заказанное Вилибальдом кольцо с сапфиром он собирается покупать с помощью знающего человека, потому что сам в этом не разбирается. Его недавно уже обманули, продав аметист вдвое дороже, чем тот стоил. Спасибо, товарищи помогли вернуть деньги, закончив мировую с жуликоватым торговцем рыбным обедом (поскольку был пост). Купленные камни художник обычно пересылал через Ганса Имгофа.
Живописцы, по словам Дюрера, к нему неблагосклонны – вызвали в Синьорию и заставили заплатить общине четыре гульдена за право заниматься живописью. Алтарная работа над «Праздником четок» затянулась, да и немцы снизили цену за картину – вместо 110 обещали лишь 85 дукатов. Жизнь оказалась дороже, чем он думал, пришлось купить кое-какие вещи (вообще-то, Дюрер частенько покупал не слишком нужные вещи – он очень любил делать подарки и собирать разные диковины). Кроме того, Альбрехт послал немного денег домой. Короче, расходы оказались больше, чем он предвидел. Поэтому он решил не уезжать домой, пока не заработает денег, чтобы отдать долг Вилибальду и сверх того еще 100 гульденов. «Я мог бы добыть их с легкостью, если бы не должен был писать картину для немцев». Поскольку, по его словам, кроме живописцев, все желали ему добра.
Беспокоясь о семейных делах, Дюрер через Вилибальда просил мать, чтобы та поговорила с Вольгемутом о младшем брате. Возможно, его бывший учитель даст парню какую-нибудь работу, пока Дюрер не вернется, или устроит его к кому-нибудь, чтобы он мог себя содержать. Говорил, что охотно бы взял его в Венецию – это было бы полезно обоим для изучения языка, но мать боится, что «на него упадет небо». С уважением поздравил Вилибальда с успехом его дипломатической миссии в Вюрцбурге по делу против разбойничавшего рыцаря Кунца Шотта – давнего врага Нюрнберга, грабившего караваны.
Чем ближе к отъезду, тем большее нетерпение появляется в письмах художника. Он не говорил прямо, что соскучился, но, тем не менее, собирал вещи. Просил Вилибальда не беспокоиться о кольцах. Послал два заказанные ковра. Искал для Пиркгеймера журавлиные перья (они шли на украшение шляп), а пока советовал прикрепить к шляпе несколько лебединых перьев для письма, поскольку они ему больше подходят.
«Молите Бога, чтобы я остался невредим, особенно от французской болезни (сифилис, который тогда не умели лечить). Ибо ничего не боюсь больше этого, так как почти каждый ее имеет. Многих людей она совсем съедает, так что они умирают».
Сообщал, что перед отъездом собирался съездить в Рим на коронацию эрцгерцога Максимилианом I – императора Священной Римской империи, но коронация так и не состоялась. «Над нашим королем здесь сильно насмехаются».
Последнее сохранившееся письмо Вилибальду написано 13 октября 1506 года и содержит, в основном, поздравления (36-летний Вилибальд наконец женился), шутливые похвалы его мудрости и учености и сожаления о судьбе несчастных дам – Рехенмейстерши, Розентальши, Гартнерши, Шутц и Першт.
Наконец Альбрехт Дюрер покинул Венецию, собираясь по пути заехать в Болонью ради изучения искусства перспективы.
Кристоф Шейрль, юрист, который учился в Болонье, рассказывая о Дюрере, вспоминал легенду о древнегреческих живописцах Зевксисе и Паррасии. Легенда гласила, что Зевксис нарисовал ягоды так искусно, что птицы обманулись и сели на картину, пытаясь полакомиться ими. Паррасий же нарисовал поверх ягод прозрачную завесу, и Зевксис попытался ее отодвинуть, чтобы она не мешала видеть изображение ягод. Шейрль вспоминает, что, будучи в Италии, Дюрер невольно обманул собаку, когда, написав на картине дичь, поставил картину к стене, чтобы она просохла. Бежавшая мимо собака попыталась схватить лакомый кусок, так что на картине навсегда остался след ее языка. «Итальянцы приняли его, как Апеллеса. И подобно этому древнему художнику… наш Альбрехт так же весел, дружелюбен, услужлив и в высшей степени справедлив, за что его весьма ценят превосходнейшие мужи, и особенно любит его сверх всякой меры, как брата, Вилибальд Пиркгеймер, человек в высшей степени сведущий в греческом и латинском, выдающийся оратор, советник и полководец».
А в Нюрнберге его давно ждала работа – он обещал написать несколько портретов.
Вернувшись в Нюрнберг, Дюрер продолжал заниматься гравюрой, хотя среди его произведений 1507–1511 годов теперь все большее место занимают картины. Художника, по-видимому, не привлекал популярный в эти годы прием сфумато (туманная мягкость очертаний в живописи), и он продолжал писать в жестком стиле. Очень характерна для этого периода картина «Адам и Ева», написанная им в 1507 году. Это не повтор его же гравюры «Адам и Ева». Композиция изменена, а гибкие тела удлиненных пропорций со слабовыраженными признаками пола, помещенные на темном фоне, более грациозны, чем на гравюре 1504 года.
