сплетены в три косы. Девушка представляла собой редкий тип восточной красоты. Одежда ее состояла из темного шерстяного платья, значительно изношенного, но безупречной чистоты. Стройный стан и маленькие ручки довершали портрет этого прелестного создания, которое звалось Хильдой.

Облокотив голову на одну руку, она читала, часто останавливаясь, шевеля губами, напрягая свои умственные способности, чтобы понять темные формулы кабалистической книги.

Так длилось с полчаса, и только шелест переворачиваемых страниц изредка нарушал глубокую тишину в мансарде. Вдруг женщина, лежавшая на кровати, испустила тяжкий вздох. Она быстро со стоном вскочила и спросила глухим голосом:

— Хильда, это ты?

— Я, матушка, я!

— Который час?

— В Пале-Рояле пробило два часа.

— Что же ты не спишь?… Пора бы!

— Не хочется… читаю…

— Все ту же книгу?

— Да, ту же.

Мать недоверчиво пожала плечами и снова спросила:

— Пока я спала, ничего особенного не случилось?

— Нет, ничего. К чему этот вопрос?

— Я видела дурной сон, страшный сон, точно наяву…

Девушка встала, положила книгу на стол и подошла к кровати.

— Так расскажите этот сон? — попросила она.

— Твоя молочная сестра Диана приходила в эту мансарду.

— Что же тут страшного? — улыбнулась.

— Подожди же!… Вот увидишь… Диана тебе говорила, что ей угрожает опасность и что одна ты можешь ее спасти.

— И без сомнения, я сейчас решилась бы ей покровительствовать, но несмотря на все мои старания избавить ее от несчастья, я не успела, и она не избежала опасности!… И это так взволновало вас?…

— Нет, не это… гораздо хуже!… Ты отвечала Диане ласками. Она бросилась в твои объятия… Я вас видела целующимися, как двух вновь встретившихся после длительной разлуки сестер, но потом Диана вдруг побледнела и зашаталась… Ты ее душила в своих объятиях…

— Я ее душила?! Но, вероятно, против моего желания? — испуганно воскликнула девушка.

— Сперва я так же полагала, но вскоре убедилась в противном. Диана шептала: «Хильда, ты меня удушишь!» Она слабо защищалась. Ты же, не отвечая ни слова, продолжала улыбаться, но, улыбаясь, все крепче и крепче душила ее в своих объятиях… Она едва внятным голосом молила тебя о пощаде. Стоны ее превратились в хрипение, но скоро она смолкла — Диана умерла! Ты выпустила ее из своих объятий… Она упала на том месте, где сейчас стоишь ты… На ее губах виднелась кровь. Ты по-прежнему продолжала улыбаться и наступила на ее труп…

За последними словами последовало молчание. Хильда, слушая мать, невольно вздрагивала…

— Это, действительно, страшно, — сказала она, — но, к счастью, это был только сон!… И притом бессмысленный!… Вы хорошо знаете, что после вас больше всего на свете я люблю Диану!

— Я все знаю, но верю также, что сны часто бывают предзнаменованием будущего. И как бы они нелепы ни казались, рано или поздно они должны исполниться.

Хильда при этих словах покачала головой и хотела было ответить, но не успела. В эту минуту внезапно раздался страшный взрыв: в соседней мансарде, окна которой, как мы видели, освещались таким странным образом, случилось несчастье. Весь верхний этаж дома затрясся, как бы от землетрясения. Тонкая перегородка, у которой стояли кровати матери и дочери, треснула, и из щелей повалили клубы черного дыма и одуряющий смрад неизвестных газов. В то же время послышались душераздирающий мучительный крик и глухой шум падающего на пол тела.

Старая Гильона в ужасе инстинктивно схватила Хильду и прижала девушку к груди, шепча задыхающимся голосом:

— Боже! Мы погибли! Сейчас обрушится кровля! Бежим, может, еще успеем!…

И не замечая, что на ней одна ночная рубашка, с распущенными седыми волосами, Гильона попыталась оттащить дочь к двери.

Хильда сохранила присутствие духа. Обладая твердым характером, она не разделяла ужаса своей матери. Потихоньку освободившись от ее объятий, она сказала:

— Бежать!… Но зачем же?…

— Чтобы спасти нашу жизнь…

— Но видите, матушка, опасность миновала… Крыша цела и, уверяю вас, не рухнет. Не будем больше заботиться о нас самих, а подумаем лучше о несчастном, который, вероятно, нуждается в помощи, если он еще не умер… впрочем, сомневаюсь…

— Про какого несчастного ты говоришь? — спросила мать.

— Вы не догадываетесь?

— Нет…

— Я говорю о нашем соседе… О том бледном молодом человеке, который, кажется, так же беден, как и мы. Мы встречаем его иногда на лестнице, он точно крадется, уступая всегда нам дорогу… Он так вежливо с нами раскланивается…

— Я знаю, про кого ты говоришь!… Но почему ты думаешь, что он нуждается в нашей помощи?

— Его мансарда рядом с нашей…

— И что же?

— То, что в ней-то и произошел взрыв, который вас так страшно напугал…

— Уверена ли ты в этом?

— Конечно!… Посмотрите! — вскричала молодая девушка, показывая на щели в перегородке, из которых все еще шел дым. — Оденьтесь же поскорее во что-нибудь и пойдемте со мной.

Мать всегда беспрекословно слушалась свою дочь, она поспешила завернуться в плащ из грубой ткани, взяла лампу и пошла за Хильдой.

Войти в соседнюю комнату было не трудно. Сорванная с петель и наполовину расколотая взрывом дверь лежала у входа.

— Хильда, дочь моя! Не входи туда! Умоляю тебя!… — закричала Гильона.

Не внимая материнским увещаниям, девушка решительно вошла в темную мансарду, а старуха, дрожа всем телом, но не желая оставить ее одну, последовала за ней.

Медная лампа почти погасла в этой удушливой атмосфере. Впрочем, ее бледный свет позволил женщинам различить в хаосе всевозможных осколков нетронутую кирпичную печь, кузнечные меха, металлическую руду и пять или шесть толстых фолиантов, подобных тому, который незадолго до этого читала Хильда: два-три из них были совершенно изорваны и листы их валялись по всему полу.

Среди осколков на полу лежало распростертое тело хозяина мансарды.

Это был молодой человек, лет двадцати пяти, высокого роста и красивой наружности.

На лбу его была рана, вероятно, от разбитого стекла, из нее капала кровь, что делало его лицо еще более ужасным. Хильда обернулась к матери и спросила взволнованным голосом:

— Жив ли он еще?

Старуха склонилась над молодым человеком, приложила к его сердцу ухо и ответила:

— Жив и, как мне кажется, вне опасности!