— Нет, черт возьми, я помню о них! — ответил тот, понизив голос, и, обратившись к королеве, добавил: — Примите предложение господина обер-шталмейстера, государыня, ему легче, чем нам с вами, склонить короля к решительным действиям; но будьте готовы ко всему; кардинал хитёр, он не дремлет. Я не верю его болезни, не верю его молчанию и бездействию, хотя он уже два года не подает признаков жизни; я не поверю даже его смерти, пока не брошу его голову в море, как была брошена голова великана у Ариосто. Будьте готовы ко всему, и ни минуты промедления. Я сообщил свои планы его высочеству, а теперь вкратце изложу их вам: я предлагаю вам Седан, государыня, он послужит убежищем для вас и для принцев, ваших сыновей. Итальянская армия в моих руках; я призову ее, если понадобится. Половина перпиньянского лагеря состоит из приверженцев господина обер-шталмейстера; все старые гугеноты, находящиеся в Ларошели и на юге Франции, готовы по первому знаку прийти к нему на помощь; уже год, как все налажено благодаря моим стараниям и в предвидении грядущих событий.

— Я без колебаний вручу вам свою судьбу, чтобы спасти детей моих, если с королем случится несчастье. Но в этом обширном плане вы забываете о Париже.

— Париж целиком наш, государыня; простым народом мы владеем через архиепископа, который даже не подозревает этого, и через всеобщего любимца, господина де Бофора; войска примкнут к вашей гвардии и к гвардии его высочества, а он, если пожелает, возьмет на себя верховное командование.

— Я?! Но немыслимо! У меня слишком мало солдат, да и убежище мне требуется понадежнее Седана, — заявил Гастон.

— Королева, однако, довольствуется Седаном, — заметил герцог Буйонский.

— Пусть так, но ведь моя сестра не подвергается такой опасности, как поднявший меч мужчина. Понимаете ли вы, что наша затея весьма рискованна?

— Как! Даже имея на своей стороне короля? — спросила Анна Австрийская.

— Да, государыня, да; ведь неизвестно, сколько времени все это продлится; необходимо принять меры предосторожности, и я ничего не намерен делать до заключения договора с Испанией.

— В таком случае, не делайте ничего, — проговорила королева, краснея, — ибо я, разумеется, и слышать не хочу о договоре.

— Это самый разумный выход, государыня, его высочество прав,— сказал герцог Буйонский.— Граф- герцог де Сан-Лукар предлагает нам семнадцать тысяч хорошо обученных солдат и пятьсот тысяч экю наличными.

— Как?! — удивленно воскликнула королева.— Вы посмели сделать такой шаг без моего ведома! Соглашение с иностранной державой?!

— С иностранной державой, сестра моя! Кто бы мог подумать, что испанская принцесса употребит это слово? — возразил Гастон.

Анна Австрийская поднялась, взяла за руку дофина и, опершись на Марию, сказала:

— Да, ваше высочество, я испанка, но я внучка Карла Пятого, и мне известно, что отечество королевы там, где находится ее трон. Я покидаю вас, господа, продолжайте без меня; отныне я ничего не желаю знать об этом.

Королева направилась к выходу, но, увидев испуганное, заплаканное лицо Марии, вернулась.

— Я торжественно обещаю, однако, нерушимо хранить эту тайну — ничего более.

Все были немного смущены, за исключением герцога Буйонского, который решил с честью выйти из положения.

— Мы благодарны вам за это обещание, государыня,— промолвил он, почтительно склоняясь перед королевой,— и большего не просим, ибо уверены, что после победы вы полностью будете на нашей стороне.

Королева не пожелала вступать в пререкания, она сухо поклонилась и вышла вместе с Марией, бросившей на Сен-Мара один из тех взглядов, в которых отражаются одновременно все движения души. Он прочел в этих прекрасных глазах вечную и горестную преданность женщины, навсегда отдавшей свое сердце, и понял, что счел бы себя последним из людей, если бы вздумал отступить от своего намерения.

— Так, так, так… Что я вам говорил, герцог, вот вы и разгневали королеву,— сказал Гастон Орлеанский, едва только Анна Австрийская и Мария удалились.— Вы слишком далеко зашли. Но уж сегодня-то никто не обвинит меня в молодушии, напротив, я выказал больше решимости, чем следовало.

— Я безмерно счастлив и преисполнен благодарности к ее величеству, — ответил герцог Буйонский победоносно.— Отныне будущее в наших руках. Что же вы намерены предпринять, господин де Сен- Мар.

— Я уже говорил вам, ваша светлость, что никогда не отступаю; каковы бы ни были для меня последствия этой встречи, я повидаюсь с королем и всем рискну, чтобы добиться его приказаний.

— А договор с Испанией?

— Да, я его…

Де Ту схватил за руку Сен-Мара и, неожиданно выступив вперед, сказал торжественно:

— Мы решили, что договор будет подписан лишь после свиданья с королем; если справедливый гнев его величества против кардинала избавит вас от этого, будет лучше, подумали мы, не подвергаться столь великой опасности, ведь договор могут обнаружить.

Герцог Буйонский нахмурился.

— Если бы я не знал господина де Ту, — сказал он,— то принял бы это за слабость, но с его стороны…

— Клянусь честью, сударь,— проговорил советник,— я поступлю так же, как господин обер- шталмейстер,— мы с ним во всем единодушны.

Сен-Мар взглянул на своего друга и не без удивления увидел на его добром лице выражение мрачного отчаяния; он был так поражен этим, что не нашел в себе силы ему прекословить.

— Де Ту прав, господа, — заявил он с холодной, но любезной улыбкой, — король убережет нас, быть может, от многих неприятностей; с ним мы очень сильны. Впрочем, ваше высочество, и вы, ваша светлость, не думайте, что я могу отступить,— сказал он с непоколебимой решимостью.— Я сжег за собой все мосты и должен идти вперед; кардинал надет, или я не сношу головы.

— Странно, весьма странно! — сказал Гастон Орлеанский.— Мнится мне, что дело с заговором зашло гораздо дальше, чем я полагал.

— Отнюдь нет, ваше высочество,— ответил герцог Буйонский,— все зависит от вашей доброй воли. Заметьте, ничто не содеяно, и стоит вам сказать лишь слово, чтобы заговор рассеялся, как дым, или превратился в огнедышащий вулкан.

— Превосходно, превосходно, я доволен, раз дело обстоит именно так,— заметил Гастон.— Займемся же вещами более приятными. Слава богу, у нас еще есть время; но, признаюсь, я желал бы, чтобы все уже было позади; я не создан для сильных волнений — они вредят моему здоровью,— прибавил он, беря под руку господина де Бово.— Скажите лучше, молодой человек: испанки хороши по-прежнему? Вы слывете изрядным любезником. Воображаю, сколько о вас там говорят. Я слышал, в Испании носят огромные фижмы? Я вовсе не противник такой моды. Ей-богу, ножка кажется от этого меньше и изящнее; уверен, что супруга дона Луиса де Аро менее прекрасна, чем госпожа де Гемене, не так ли? Полноте, будьте откровенны, я слышал, что она похожа на монашенку… Аа!… вы не отвечаете, вы смущены… она приглянулась вам… или вы боитесь оскорбить нашего друга де Ту, сравнив ее с красавицей Гемене. Ну, тогда поговорим об обычаях; у короля есть очаровательный карлик, правда? Он так мал, что умещается в пироге. И счастливец же испанский король! Как я ни искал, не мог найти такого карлика! А королева? Ей все так же прислуживают на коленях? Что за превосходный обычай, мы позабыли его. Как это обидно, обиднее быть не может!

У Гастона Орлеанского хватило духа около получаса разговаривать в этом тоне с молодым человеком, слишком серьезным для столь легкомысленной болтовни; находясь под впечатлением важной сцены, разыгравшейся у него на глазах, и крупных интересов, поставленных на карту, барон де Бово ничего не отвечал на этот поток праздных слов и лишь удивленно посматривал на герцога Буйонского, словно вопрошая, действительно ли брата короля прочат в руководители одного из самых дерзких предприятий, какие известны в истории, а его высочество, не желая замечать, что его речи остаются без ответа; сам