— Когда он покинет Белград, вы поедете с ним?

— Только до границы.

— А потом?

Она безнадежно махнула рукой:

— Пока не знаю. Может быть...

Малко думал уже об обратном пути. Ему не терпелось покинуть Белград.

— Думаю, — сказал он, — подготовка к отъезду не займет много времени. Мы поедем через Любляну и Мари-бор. Всего день пути.

Милена кивнула, натянуто улыбнувшись.

— Вы не совсем понимаете ситуацию. Арам не покинет убежища, пока не будет убежден, что ему ничто не грозит. Не для того он приехал издалека, чтоб подставить себя под пули. И это он еще не знает, что случилось сегодня.

— Но ведь он будет под нашей защитой... — не удержался от замечания Малко.

— Он уже был под защитой американцев, когда зарезали Давудяна, — мягко заметила Милена Братич. — Люди Акопяна приехали сюда затем, чтоб расправиться с ним, и они своего не упустят.

Малко бросил пачку динаров на счет, который им только что принесли.

— А когда вы привезли его сюда, вы что, совсем не думали, чем рискуете?

Черные глаза окутала грусть.

— Почти не думала... Я надеялась, что они не успеют сориентироваться, — она шумно вздохнула. — И ошиблась.

Вдруг женщина опустила свою руку на руку Малко и сжала ее, как сумасшедшая.

— Умоляю вас, вывезите его отсюда! Если с ним что-нибудь случится, я себе никогда не прощу...

— Вы его все еще любите?

Она опустила глаза.

— Не знаю. Нет, не думаю. Но это кусок моей жизни. Что-то, чего больше никогда не будет. Я столько времени жила для него, его жизнью, рискуя всем вместе с ним. Я могла бы умереть за него. Это необыкновенный человек.

— Почему он стал террористом?

— Мать виновата. Она без конца рассказывала ему о вынужденной эмиграции их семьи, о резне, об армянских детях, приколотых турецкими штыками к деревьям, о том, как ударом сапога разбивали головы младенцам, как кастрировали мужчин, вырывали и глаза, резали их. Как был повешен на дереве за украденную краюху хлеба его отец.

— И что произошло дальше? Почему он расстался со своими соратниками?

Она вздохнула:

— Он понял, что палестинцы просто использовали их. А за палестинцами стояли русские. И решил покончить с прежней жизнью. Но он слишком много знал: его должны были уничтожить. Вот уже три года они пытаются осуществить это. Если в он не входил в мощный родственный клан, если в его не защищал «Такнак» — влиятельная политическая организация армян, — они давно осуществили бы задуманное. И вот теперь он как загнанный зверь.

— Зачем он уехал из Бейрута?

— Он не мог больше там оставаться, не ставя под угроз; жизнь тех, кто его там приютил. Всей семьи. Акопян выдвинул ультиматум. Для него нет ничего святого. А Арам — человек чести. Он не пожелал подвергать их риску.

Он хотел задать ей следующий вопрос, но женщина вдруг поднялась с извиняющейся улыбкой.

— Извините, у меня больше нет сил. Вы проводите меня?

На улице все еще шел дождь. Малко вел машину намеренно медленно. Милена то и дело оборачивалась назад.

— Мотоцикл, — сказала она. — Я все боюсь, что он снова появится.

Но загадочных мотоциклистов не было. Малко остановил машину возле ее дома под номером 33.

— Как мы поступим? — спросил он,

Она повернула голову, вперив в него пристальный, почти гипнотический взгляд, блестящий от выпитого. Подбородок ее был решительно поджат.

— Я вижу только одно решение, — сказала женщина. — Уничтожьте тех, кто приехал сюда, чтоб его убить. Наемников Акопяна.

Малко не слишком удивился. Правда, ЦРУ посылало его в Белград за Эриваняном, а не затем, чтобы он уничтожил армянских террористов. Даже если в пожелание Милены совпало с его собственными устремлениями, он не мог придать своей миссии столь существенно отличное направление без одобрения ЦРУ, получить которое были весьма проблематично.

— Думаю, это невозможно, — сказал он. — Поступим проще — отцепимся от хвоста, когда придет время уезжать.

Выражение лица Милены стало еще жестче.

— В таком случае можете возвращаться в Австрию. Арам сам найдет выход. Без вас и без американцев.

В гробовом молчании они напряженно смотрели в глаза друг другу. Потом что-то в лице Милены дрогнуло, кончики губ поползли вниз, выдавая беззвучное рыдание.

— Простите ради бога, — проговорила женщина. — Ума не приложу, что мне делать. Они нанесли уже два удара. Третьего я не хочу.

— Но так или иначе, они его обнаружат, — резонно заметил Малко. — Не может же он навсегда остаться в Белграде.

— Знаю, — прошептала Милена. — Нужно принять какое-то решение.

Она закрыла глаза, по щекам потекли слезы. Трогательная в своей хрупкости и ранимости, она казалась еще красивее.

— Поднимитесь ко мне, — сказала она. — Я не хочу сейчас оставаться одна.

Нельзя сказать, чтобы Малко было неприятно вновь оказаться в маленькой разукрашенной сверх всякой меры квартирке.

Среди картин на стенах было несколько портретов Милены, на одном из которых художник изобразил ее в образе святой, со склоненной головой, аскетичным и одновременно чувственным выражением лица.

И книги. Очень много книг. Что за странная жизнь у этой красавицы. Вокруг лежала пыль, и было заметно, что хозяйка вела богемный образ жизни, мало заботясь о впечатлении, которое производила на окружающих.

Она разделась и потихоньку успокоилась. Малко подумал почему-то о слепце, запрятанном где-то здесь, в Белграде, который сейчас внимательно вслушивается в ночные шорохи. И перебирает в памяти свои тайны.

Милена виновато улыбнулась, взяла забытую на столе бутылку сливовицы и наполнила бокалы.

— Мне страшно неудобно, но я просто падаю с ног от усталости. В Белграде вообще сейчас жить тяжело.

Малко решил завязать разговор, чтоб немного отвлечься и снять напряжение.

— Почему же вы не уезжаете? — спросил он.

— Я никак не могу привыкнуть к жизни за границей. Я сербка до мозга костей. В Белграде у меня друзья, с Белградом связаны воспоминания, здесь мои корни. Порвав с Арамом, я вернулась сюда и больше уже не уезжала. Только вот одиночество. Одиночество — моя болезнь.

Она машинальным движением опустошила бокал и тут же снова наполнила его. Похоже, для нее сливовица то же, что для других кофе.

Внезапно Милена повернулась к Малко и натянуто спросила:

— Я красивая, как вы находите?

Неожиданный вопрос. От удивления он несколько секунд молчал. Разумеется, Милена была хороша, чувственна, с высокими скулами, чудесными глазами и губищами во все лицо.

— Да, — произнес он наконец. — Очень.