женской половине. — Целыми днями валяешься и встаешь только для того, чтобы тебя покормили.

Особа прищурилась так, будто Рустэм окончательно спятил, а он пальцем погладил ее по щечке.

— И вот еще: после тебя повсюду остаются шерсть и песок. Песку ужас сколько. Откуда он берется? Ты что, не моешься? Тебе не стыдно?

— На песок ей наплевать, — сказала Лейла, не менее томно раскинувшаяся на кровати. — Все равно кто-нибудь подметет. — Она закинула в рот кусочек розового лукума. — Меня смех разбирает, как вспомню, что ты ужасно не хотел ее брать, увозя меня из Стамбула. Не забуду твое лицо, когда ты говорил: «Насчет кошки уговору не было». — Лейла захихикала, сморщив носик, что Рустэм находил очаровательным.

— Теперь мы с Памук крепко подружились, — сказал он. — Она не слопала мою куропатку, и с ней очень приятно беседовать.

— Ты ее любишь больше меня. — Лейла надула губки и перевернулась на живот. Болтая ногами, она кокетливо улыбнулась и облизала сладкие пальцы.

— Вы не сильно отличаетесь, — заметил Рустэм. — Обе жуткие бездельницы и обе полнеете.

— Памук не совсем бездельница! По ночам она ходит драться и мяукать с подругами. Я гораздо ленивее.

— И, похоже, этим гордишься.

— Я долго трудилась, чтобы стать такой ленивой. Ночью я не могу драться и мяукать — хозяин хочет, чтобы я лежала рядом. А я уже устала от беспрестанного валянья. И разве тебе не нравится, что я пухленькая? Думаешь, я столько ем ради собственного удовольствия?

— Конечно. Но ты мне нравишься полненькой.

— Больше радости? — сладострастно улыбнулась Лейла.

— Больше. — Рустэм пригладил усы. — Почему у Памук ни разу не было котят?

— Так распорядился Господь. Я и сама не беременею, не знаю почему. Будь мы женаты, ты бы со мной развелся.

— Филотея ушла? — спросил Рустэм-бей. Лейла кивнула, и он, присев на кровать, погладил ее по щеке, совсем как кошку. — Я хочу кое о чем спросить.

— Да?

— Меня это уже давно занимает, да все как-то не мог собраться.

— Что?

— Когда мы вдвоем… ночью… — Рустэм смущенно улыбнулся. — Ты произносишь слова… ну когда мы… понимаешь?

— Вместе?

— Да. Когда мы в наслаждении.

— Какие слова?.

— Что-то похоже на «с’агапо» и «агапи му»[49].

— Неужели?

— Да. Что это значит?

— Что значит? Ничего.

— Ничего?

— Просто словечки… ласка… оттого, что мне радостно. — Лейла запуталась и смутилась. Она чувствовала, что краснеет, и от этого зарделась еще сильнее. Мысли лихорадочно метались в поиске объяснения.

— На каком это языке? — спросил Рустэм-бей.

— На каком языке?

— Да. — И тут Рустэм невольно спас ее: — Мне казалось, это по-черкесски.

Лейла облегченно вздохнула:

— Конечно, по-черкесски. — Она протянула руки и поманила Рустэма пальчиками с накрашенными ноготками, сверкавшими в отблесках жаровни. — Иди ко мне, мой орел. Филотея ушла, ее милая, но страшненькая подружка тоже. А у меня вдруг пропала лень.

Рустэм-бей, помешкав, уступил.

1911 год, Османское государство начинает Великую Войну. Отныне, угодив в чужие имперские войны, оно станет избавляться от своих сыновей вплоть до 1923 года, и лишь один год окажется бескровным. Мустафа Кемаль будет весьма занят.

Мустафа Кемаль проезжает через Египет, находящийся в руках англичан, но его не замечают, хотя он явно не египтянин: светловолосый, голубоглазый, с горделивой военной выправкой. Он встречается с хедивом, обещающим свою поддержку, и вербует арабов для отправки в Бенгази.

Под видом араба Кемаль поездом пробирается на восток страны. С ним проводник-египтянин, турок- артиллерист и араб-переводчик. Поезд проверяет египетский офицер, которому велено арестовывать турецких военных, и Кемаль понимает, что игра закончилась. Он называет себя и произносит горячую речь.

— Это священная война мусульман с неверными, — вещает он. — Не тебе вставать на пути Аллаха.

Мастер краснобайства, яркий и проникновенный, он цинично, однако блестяще убеждает офицера в том, во что не верит сам, и назавтра всех, кроме турка-артиллериста, освобождают.

Египетские агенты снабжают его всем необходимым, и Кемаль со своим плутовским отрядом едет на верблюдах по лунной пустыне. Полагая, что достигли границы, они переодеваются в турецкую форму, но тотчас сталкиваются с подразделением английской армии. Мустафа вновь прибегает к своему поразительному словоблудию.

— Это османская территория, — заявляет он англичанам. — Вы нарушили рубежи.

— Вас дезинформировали, старина, — отвечают англичане. — Недавно границы изменились.

— Чепуха! — не сдается Кемаль. — Если вы сейчас же не отойдете, мы будем вынуждены открыть огонь и выдворим вас силой.

Английские офицеры смеются: их много и они хорошо вооружены, у Кемаля же прискорбно мало бойцов, но британцев веселит и восхищает наглое бахвальство Мустафы, и отряд пропускают.

В Тобруке итальянцы занимают все лучшие позиции, а Энвер-паша усиленно пытается подбить арабов-сенусийцев[50] на сопротивление. Он эффектно обручился с племянницей Султана, однако сейчас скрывается под маской шейха, печатает собственные деньги, которые сам же и подписывает, и обитает в превосходно украшенном шатре, откуда раздает турецкое золото, но пока никого не может убедить сражаться с итальянцами.

Кемаль, также выдавая себя за шейха (возможно, соперничества ради), тщательно изучает расположение войск. Он созывает на совещание шейхов и их кланы и видит толпу оборванных головорезов, вооруженных дубинками и мушкетами. Мустафа разыгрывает исламскую карту, ранее всегда приносившую успех, но сейчас она не производит впечатления. Он задевает честь свирепого шейха Мебре, заявив, что тот — итальянский шпион, и присовокупляет: отныне деньги и помощь будут получать другие кланы.

Блеф срабатывает: утром гордый вождь заявляет, что он и его люди в одиночку атакуют итальянцев. Племя вооружают турецкими винтовками, наскоро учат обращению с ними, и в рассветной атаке оно уничтожает около семидесяти пушек и захватывает двести итальянских солдат, которые с восторгом сдаются, как позже поступят и их сыновья, доказывая, что не горят любовью к бесплодным имперским войнам. Энвер-паша и Мустафа Кемаль ума не приложат, что с ними делать, а потому отпускают в пустыне возле египетской границы, предоставляя самим отыскивать дорогу домой.

У турок на ходу лишь один военный корабль, итальянцы полностью контролируют море, и оттоманы не могут выбить их из Тобрука. Равно итальянцы не могут подчинить себе и пустынные районы, где нет воды, но очень много враждебных племен. Однако Энвер-паша лелеет романтические мечты о победе и в многочисленных бесплодных атаках кладет сотни солдат. Мустафа Кемаль в ужасе, но, не желая раскола в