Садеттин опустился перед сестрой на колени, взял ее руку и приложил к сердцу, губам и лбу. Преодолевая муку, он потупился и наконец выговорил:

— Это делаю не я.

Мальчик старался поскорее избавиться от слов, иначе тоска закупорила бы их в горле, где они умрут.

— Это делает наш отец, — сказала Безмиалем. — Несправедливость не твоя.

— Да примет тебя Аллах в раю.

— И пусть мы там встретимся.

— Пусть тебя унесут ангелы.

— И тебя, когда настанет время.

Садеттин встал и понял, что все же придется осквернить правую руку. Он переложил в нее пистолет, а левой обнял сестру за шею. Обоих била дрожь. Безмиалем нежно, как возлюбленного, обхватила брата. Садеттин почувствовал на шее мягкое прерывистое дыхание. Он прижал дуло пистолета к сердцу Безмиалем, зажмурился и, пробормотав «Во имя Аллаха…», выстрелил. Безмиалем будто подавилась, по телу побежали судороги. Садеттин держал ее, думал, что они никогда не кончатся, и его охватил ужас при мысли, что, наверное, придется выйти, перезарядить пистолет и выстрелить еще раз. Затем мелькнула отчаянная мысль отнести сестру к врачу, где ее спасут. Но вот голова Безмиалем упала ему на плечо, и Садеттин осторожно опустил сестру на пол. Встал на колени и, согнувшись в заученном на молитвах в мечети поклоне, поцеловал ее, а потом прижался лбом к ее лбу.

Когда Садеттин в рубашке, испачканной темной кровью, которой кашляла сестра, вернулся на мужскую половину, он выглядел другим человеком. Выдержав отцовский взгляд, парень презрительно швырнул к ногам родителя пистолет и с громким хлопком стиснул ладони.

— Из-за тебя я осквернил правую руку. С вами у меня все кончено, — сказал он.

— Куда ты направляешься? — спросил отец.

— А куда направляются птицы? — Он махнул в сторону Тавр, что мрачной огромной крепостью вздымались над райской долиной у побережья. За горами тянулись на восток хмурые равнины, где обитали жестокие дикари, что месяцами сидели в темноте и безделье, молча ожидая, когда стают зимние снега. — Я преступник. Мое место там. Надеюсь, Аллах не позволит мне долго жить.

Садеттин взял только мушкет и ушел, не поцеловав, не приложив руку отца ко лбу и сердцу.

Вскоре Юсуф-верзила в вычищенной феске и с пистолетом за поясом вышел из дома. На улице собралась небольшая толпа, встревоженная выстрелом. Люди видели, как взбешенный Садеттин в окровавленной рубашке выбежал с мушкетом. Казалось, все живое ему опостылело.

Не обращая внимания на толпу, Юсуф двинулся по оживленным крутым улочкам.

Обыденность городской жизни казалась оскорбительной. Юсуф перешагивал через дрыхнущих собак и обходил разлегшихся верблюдов. Вдалеке Богохульник поносил священника. За маленькой Филотеей, как всегда, следовал по пятам Ибрагим, за ее подругой Дросулой тащился преданный Герасим. Ходжа Абдулхамид восседал на Нилёфер в звякающих колокольчиках и развевающихся лентах. Гончар Искандер, вертевший круг под навесом, лениво махнул Юсуфу заляпанной глиной рукой. У дверей учителя Леонида в клетке щебетала птичка. Али-снегонос вел ослицу, поблескивали ее мокрые от подтаявшего льда бока. Под фиговым деревом Каратавук в черной рубашке и Мехметчик в красной играли в камешки. Вся эта обыденность казалась насмешкой Аллаха.

На площади за столиком в тени платанов два жандарма играли в нарды. День становился жарче, и расстегнутых пуговиц на их кителях прибавлялось. У обоих недельная щетина настоятельно требовала бритья, которое они предпримут сегодня вечером, накануне пятницы. В глазах жандармов сквозило законное недовольство, что их отрывают от священного долга перед нардами.

— Хош гельдиниз, — неслаженным хором произнесли служители закона.

— Хош булдук[36], — ответил Юсуф. — Извините за беспокойство. — Он вынул из-за кушака пистолет и осторожно, стараясь не сбить фишки, положил на доску. Озадаченные жандармы молча ждали разъяснений. — Я убийца и пришел сдаться, — тихо сказал Юсуф.

С 1189 года по мусульманскому календарю, что соответствует 1774 году в христианском летосчислении, Российская империя, захватывая новые земли, применяла политику религиозной чистки. В Крыму, на Кавказе и в южной Украине, в Азербайджане, в Карсе, Ардагане и Лазе русские уничтожали и изгоняли мусульманское население, затопляя Османскую империю беженцами, с которыми та не справлялась. Невозможно подсчитать количество убийств и вообразить способы, какими они совершались. То был нескончаемый холокост, но, в отличие от более известного, времен Второй мировой войны, мир его не запомнил, поскольку он не предавался гласности ни тогда, ни после. Не воздвигались памятники, не вносились памятные даты в календари, не служились панихиды и задним числом не делались благочестивые выводы в назидание потомкам. Территории уничтоженного населения русские заселяли христианами, отдавая предпочтение славянам, а в их отсутствие довольствовались армянами.

Любопытно, что русские, называющие себя христианами, как и многие другие номинальные христиане в истории веры, не придавали ни малейшего значения ключевому завету Иисуса Христа, который учит возлюбить как самого себя ближнего, а также проклинающих и ненавидящих нас. Для христиан это не имело значения, поскольку главные эпифеномены любой религии — возникновение и расцвет лицемерия, мании величия и психопатии, и при основании религии первыми гибнут намерения ее основателя. Можно представить, как Иисус с Магометом угрюмо почесывают головы в раю, сличая записи, а потом оплакивают свои напрасные усилия и страдания, которые привели лишь к созданию двух монументальных гробов повапленных.

Неудивительно, что православные армяне, к несчастью для себя, поддались на уговоры собственных пастырей поддержать русских в борьбе против соплеменников-оттоманов и многие вступили в российскую армию. Соответственно, приливные волны сражений заносили беспринципных армянских поселенцев на территории, недавно очищенные от мусульман. Чего же удивляться, что для оттоманских ушей слово «армянин» стало подлинным синонимом предателя, и сотни тысяч армян, разбросанных по империи, жили в напряжении и опасности, обитая бок о бок с оттоманами иных исповеданий и народностей, которые не делали различий между армянами и не разжимали занесенный кулак лишь потому, что конкретный армяшка вообще-то протестант, католик или верноподданный Султана.

В год 1331-й по исламскому календарю и 1912-й по христианскому, в год, когда Греция, Болгария и Сербия, желая расширить собственные территории и освободить своих собратьев, напали на империю, армянин Левон нечаянно толкнул на площади отца Дросулы Константина. Левон, щурясь от солнца, пялился на грифа, появившегося высоко в небе над западной окраиной города, и в результате сей невнимательности ударил плечом Константина, шедшего навстречу.

Пресловутый Константин, закоренелый пьяница, начинал день с жуткого похмелья, а заканчивал блевом в сточной канаве. Некоторые умышленно накачивали его ракы, чтобы потом насладиться учиненным беспорядком и безобразными выходками, на которые он был мастак. Поразительно, как он умудрялся быть пьяным, не имея денег, и хмелеть от одного глотка.

В то утро из-за яркого солнца у Константина бухало в голове мучительнее обычного, он жмурился и корчил рожи, пытаясь облегчить свои страдания. Прошибал лихорадочный пот, подкашивались ноги, перед глазами все плыло, отчего казалось, что мозг отделился и теперь издали управляет телом системой рычагов. Константина уже разозлил мотавшийся по площади Богохульник, который пронзительно выкрикивал оскорбления проезжавшему на Нилёфер ходже Абдулхамиду. Вопли нищего гвоздями вонзались в мозг, от них сводило скулы, и было невозможно определить, где зарождается боль.

Толчок Левона явился весьма нежелательным и дезориентирующим вмешательством в мутный поток сознания Константина, который, не раздумывая, тотчас бросился на обидчика.

— Ты чё? Ты чё? Ты чё? — орал он, пихая Левона в грудь и заставляя пятиться. — Дерьмо собачье!