— Ага, вспомнил! Мысли, они как вьюнок, что десять раз обернется вокруг столба, пока доберется до верхушки… Погодите… Ну да, раз этот парнишка, Мехметчик, и говорит моему сыну: «Почему у твоего папы нет пистолета?»

«Не знаю», — отвечает Каратавук.

«Наверное, денег не хватает?»

«Нет, хватает».

«А вот и не хватает!»

«А вот и хватает!»

«Не хватает, не хватает!»

Ну, вы знаете, как это у мальчишек. А Мехметчик еще и говорит: «Вот у моего папы есть пистолет! Мой папа лучше твоего!»

Каратавук осерчал, смазал приятеля по мордасам и поставил ему фингал. Мехметчик в слезы, потом здорово лягнул моего сынка, и тот завыл. Тут появляется ходжа Абдулхамид, хватает их за шкирку, надирает уши за драку на улице, притаскивает ко мне, и я вытягиваю из них, что произошло.

И вот странная штука — через какое-то время я начинаю думать о том, что у меня нет пистолета. «Он тебе и не нужен, — говорю я себе. — Зряшная трата денег. Зачем он тебе?» А другой голос нашептывает в ухо: «Но ведь хотелось бы иметь пистолет, правда?» — «Не будь дураком», — говорит первый голос, а второй подзуживает: — «У всех мужчин есть оружие, без него мужчина не мужчина».

— Точно! — перебил Стамос. — Истинная правда. Поэтому у меня есть пистолет. Пожалуй, это важнее, чем иметь яйца и целый выводок детей.

— Ну вот, голоса от меня не отстают, и я уже не могу спать по ночам, потому что они ссорятся, перебивают друг друга и обзываются, и это хуже, чем соловьи, которые никак не заткнутся. И вот как-то я сижу за кругом, делаю блюдо, что и вообще непросто, и вдруг оно завихлялось и скукожилось. Я взбеленился, смял его и швырнул в ведро с глиной. Тут до меня дошло, что я не могу сосредоточиться на работе, потому что беспрестанно думаю о проклятом пистолете, которого у меня нет, и единственный способ вернуть себе покой — приобрести оружие.

— Правильное решение, — согласился Мохаммед. — И я бы так поступил.

— Вот я и надумал оправиться с ближайшим караваном в Смирну и купить себе пистолет. Возникли шероховатости с женой: мол, деньги на ветер, когда в доме шаром покати, и все такое. Я пообещал ей привезти серебряный браслет, и тогда вдруг оказалось, что у нас и денег полно, и идея моя прекрасная, и пистолет непременно пригодится. Я работал не смыкая глаз, чтобы изготовить побольше горшков, но покупателей было мало. А тут проходили кочевники с хорошим барышом от продажи ковров в Алеппо, и им как раз требовались горшки. Мне повезло.

В Смирне я совсем растерялся: город большой, тьма народу, спросишь дорогу — один говорит туда, другой сюда, и половина людей изъясняется на неведомых языках. Из экономии я ночевал на пристани, а в этом приятного мало: шныряли крысы, которых я ненавижу, и на канатных бухтах дешевые шлюхи обслуживали иностранных матросов. Спать не давали.

Через день я повстречал человека с великолепным пистолетом за кушаком. «Селям алейкум, — сказал я. — Простите, что досаждаю, но не могли бы вы сказать, где купили такой замечательный пистолет? Знаете, я ищу что-то подобное».

Прохожий рассказывает об оружейнике Абдуле Хрисостомосе и объясняет дорогу в турецкий квартал, что соседствует с армянским.

«Хочу вас предупредить, — говорит незнакомец. — Добиться толку от Абдула Хрисостомоса непросто. Вы получите прекрасное оружие, только не рассчитывайте, что быстро».

Немного поплутав, я разыскиваю этого Абдула Хрисостомоса, и он оказывается действительно своеобразной личностью. Представьте смесь еврея с греком, куда еще подмешали армянина, араба, болгарина и негра, а потом добавили сумасшедшую собаку. Речь разборчива, как у осла, если вообразить, что это животное умеет говорить; голова вся выбрита, кроме макушки, где волосы заплетены в косицу; золотое кольцо в ноздре и еще штуки четыре-пять в каждом ухе. Огромные толстые губы разъезжаются в улыбке до ушей, а в одном переднем зубе алмазная вставка, что постоянно сверкает вам в глаза и мешает разговору.

В мастерской печи с горящим углем, запах раскаленного железа — прямо картинка ада. Всё вокруг в саже, включая Абдула, и я по сию пору не знаю, кто он — чернокожий, араб или что-то другое.

Оружейник показывает мне все модели, какие он изготавливает, объясняет разницу между дамасским и расточенным дулом, говорит, что может сделать нарезной ствол, если я пожелаю и не стану о том болтать, поскольку нарезка запрещена, но гладкий ствол, говорит он, универсальнее, хотя бой у него менее точен; достает великолепные вкладки из слоновой кости, серебра и перламутра, которыми можно инкрустировать рукоятку из грецкого ореха, березы или другого дерева, а можно и обойтись; спрашивает, должно ли мое оружие заряжаться через ствол или иметь казенник, быть однозарядным или снабжено барабаном, а я хватаюсь за голову и вскрикиваю: «Абдул-эфенди! Выбор так богат, что я совершенно растерялся, у меня мозги уже не соображают».

Оружейник говорит: «Ладно, начнем сначала. Желаете пистолет или что-нибудь с прикладом?»

Вот уже закавыка: мне казалось, я хочу красивый пистолет, чтобы носить за поясом, а теперь начинаю думать, что большое ружье лучше. Потом задумываюсь о цене, а дьявол в голове нашептывает: «Да какая разница?», и я говорю: «Вообще-то я хочу и то, и другое». Абдул сияет, он любит таких заказчиков. В конце концов мы решили, что я получу гладкоствольный однозарядный пистолет с казенником и красивой простой березовой рукояткой, а также нарезное однозарядное охотничье ружье с казенником и красивым простым березовым прикладом. Видите, я старался сохранить благоразумие в своем безрассудстве, заказав практичное и полезное оружие, не слишком причудливое и не чрезмерно дорогое. Мы сторговались в цене, она была высокой, но не запредельной, к тому же я надеялся на очередной приход кочевников. Они много путешествуют, и горшки у них бьются часто, а их путь пролегает через наш город, всегда можно сбыть товар.

«Приходите через пару месяцев, — говорит Абдул Хрисостомос. — Все будет готово».

Естественно, я весь в нетерпении, ни о чем больше не могу думать, горшки разваливаются под пальцами, но вот наконец я отправляюсь со следующим караваном и оказываюсь в мастерской Абдула Хрисостомоса.

Он меня помнит: «А, Искандер-эфенди! Приятно вас видеть! Рад сообщить, что ваше оружие готово, и я уверен, вы будете в восторге».

Однако он чего-то межуется, и я скоро выясняю, почему. Прежде всего, у пистолета рукоятка из грецкого ореха, филигранно инкрустированная серебром, да еще четыре заряжающихся с дула ствола, растопыренные, как пальцы.

«Что это, скажите на милость, Абдул-эфенди?»

«Пистолет классической системы для подавления бунтов, — отвечает он. — Одним нажатием курка укладываете четверых, стоящих плечом к плечу».

«Абдул-эфенди, — говорю я, — все это прекрасно, но мне не требуется подавлять никаких бунтов. Я вообще ни разу не поднимался на корабль, никогда не бывал в море, и я не капитан, которому нужно сохранять порядок. Я гончар и хочу пистолет, чтобы носить за кушаком, когда прогуливаюсь по городу или отмечаю праздник».

Абдул совершенно сникает: «Значит, не возьмете? А я думал, вам понравится, он такой красивый».

«Пистолет прекрасен, — говорю я, — но я такой не заказывал, и он, держу пари, намного дороже».

У Абдула дрожит нижняя губа, текут слезы. Этот здоровенный мужичина плачет, выговаривая детским голоском: «Я надеялся, вам понравится. Делал с такой любовью, так старался, и он всего в два раза дороже».

Я пытаюсь его утешить: «Абдул, это шедевр, вам нужно послать его в подарок самому Султану- падишаху, он достоин царского арсенала, а для меня он слишком хорош, мне такой не потянуть. Что с ружьем?»

Абдул Хрисостомос отирает лицо, испачкав руку сажей, и выносит ружье. Я смотрю и не верю своим