дышал.

Пульса не было. Федор несколько раз надавил стиснутыми ладонями на грудную клетку, попробовал сделать искусственное дыхание через платок. Понял, что всё бессмысленно.

Комната поплыла перед глазами. Агапкин растерянно огляделся. Все неслось, кружилось, словно он стоял в центре бешеной карусели. Только один предмет остался неподвижен и притягивал взгляд. Склянка тёмного стекла на столике у кровати. Двигаясь медленно, как сомнамбула, Федор закатал левый рукав, наполнил шприц мутной белесой жидкостью из склянки, стянул зубами резиновый жгут и ввёл себе иглу во вздувшуюся вену локтевого сгиба.

Соня нащупала на тумбочке у кровати мобильник, открыла глаза и прочитала почту.

Петя, счастливый муж и отец, сорвался со всех катушек. Так он приветствовал её когда-то, в самом разгаре их красивого романа.

Она закрыла глаза, хотела поспать ещё минут десять, но мобильник опять запищал.

Послание было от Нолика. Соня вздохнула, села на кровати и написала:

ответил Нолик.

Она улыбнулась, набрала его номер и сердито сказала:

— Между прочим, я ещё сплю.

— А я уже на работе. У меня через пятнадцать минут озвучка. Слушай, может, тебе правда отрастить волосы?

— Арнольд, зачем ты пьёшь с утра?

— Репчатая, не обижай меня, пожалуйста. Я трезв и бодр. Я вообще уже неделю пью только кофе, чай и воду. А ты, наверное, будешь сегодня паковать чемоданы?

— Нет. Сегодня я должна съездить в институт, там куча дел.

— У меня тоже куча. Мне предложили сняться в серии рекламных роликов. Угадай, что я буду делать?

— Поливать кетчупом белую блузку?

— Нет! Обжираться шоколадом и таять от счастья. Надеюсь, это существенно повысит доходы шоколадной империи, на которой женился твой милый интеллигентный Петя.

— Иди к чёрту! — рявкнула Соня, хотела нажать отбой, но услышала:

— Софи, погоди, не отключайся! На самом деле я хотел тебе сказать, что ты очень красивая, но почему-то совершенно игнорируешь это. Я больше не буду про Петю. Прости, пожалуйста.

— Ладно, ты тоже прости.

Соня отложила телефон, встала, накинула халат, вышла на кухню. Мама варила кофе.

— Ты улетаешь послезавтра, вечером у тебя самолёт, — сказала мама. — Вот все твои документы, полчаса назад принесли. Я не стала тебя будить.

— Да, мамуль, спасибо.

— Ты знаешь, я порылась в шкафу, у тебя ведь нет приличного чемодана, но если бы он и был, класть в него совершенно нечего.

— Ага, — кивнула Соня и ушла в папину комнату.

Выбрав несколько фотографий, она стала в десятый, кажется, раз разглядывать лицо Тани и даже подошла к зеркалу, посмотрела на себя в разных ракурсах, но ничего похожего не нашла.

— Что значит «ага»? — мама появилась на пороге и грозно уставилась на Соню. — Ты понимаешь, что кроме сапог, которые я тебе привезла, у тебя нет ни одной приличной вещи?

— Мам, тебе что-нибудь говорит фамилия Данилов? — задумчиво спросила Соня.

Мама нахмурилась, помолчала.

— Таких знакомых у меня нет. Хотя фамилия достаточно распространённая. А что?

— Этот странный старец назвал папу Дмитрий Михайлович Данилов.

— Наверное, оговорился. Как он, кстати? Ты вчера ничего не захотела рассказывать, сразу ушла спать. Неужели правда ему столько лет?

— Правда. Но это живая мумия.

— О фотографиях, конечно, ничего интересного не сообщил?

— Нет. Только сказал, что я очень похожа вот на эту барышню, на Таню, дочь Свешникова. — Соня протянула маме снимок.

— Ты знаешь, да, действительно, что-то есть. Если тебе отрастить волосы и вот так причесаться.

— Да что вы все ко мне привязались с этими волосами? Смотри, она красавица, а я?

— Почему ты так раздражаешься, Софи? Успокойся, пожалуйста. Больше тебе этот старец ничего интересного не сообщил?

— Ничего. Но обещал, что я все узнаю сама, в Германии.

— Что — все?

— Понятия не имею, — Соня зевнула, — я правда жутко устала вчера, после общения с ним.

— О чём же вы говорили так долго?

— Он умолял меня съесть мороженое, жаловался, что ему ничего нельзя и осталась только одна радость — смотреть, как другие едят то, что он любит.

— Но тебе тоже нельзя, ты так тяжело болела. Надеюсь, ты отказалась?

— Конечно, — Соня поцеловала маму и отправилась в ванную.

Под душем она вдруг стала напевать Love me tender, love me sweet и продолжала петь, когда вернулась на кухню. Мама тихо хмыкнула и налила ей кофе. Соня принялась за йогурт, только когда допела последний куплет старого шлягера Элвиса Пресли.

— Неплохо, — сказала мама, — мелодию врёшь чуть-чуть. И сипишь, потому что много куришь. А теперь, будь добра, хотя бы взгляни на свои билеты. Ты знаешь, что у тебя бизнес-класс? И ещё, там наличные, тысяча евро. Странно, что они даже не попросили никакой расписки. Ещё раз повтори, пожалуйста, что этот старец сказал про Германию? Что такое ты там должна узнать?

Мама налила ей ещё кофе. Соня поймала её насторожённый, тревожный взгляд, попыталась улыбнуться, но вместо беззаботной улыбки получилась натянутая гримаса.

— Честно говоря, я ничего не поняла. Возможно, он просто бредил, заговаривался. У него там, в квартире, все очень странно. Ароматические палочки дымятся. Помощник или охранник, на редкость неприятный тип, они общаются через какое-то переговорное устройство вроде милицейской рации из комнаты в кухню. И смешно, и жутковато. «Как слышно? Приём!» Ещё с ним живёт пудель, почти такой же старый, как он, чёрный, облезлый. Зовут Адам. Пожалуй, из всей компании пудель самое симпатичное существо.

Мама вдруг нахмурилась, встала и быстро вышла.

— Мам! — удивлённо позвала Соня.

Никакого ответа. Соня выпила кофе, вытащила из папки билеты. Действительно, бизнес-класс. И конверт с деньгами. Десять бумажек по сто евро.

— Мам, они не сказали, меня кто-то встретит в аэропорту? — крикнула Соня.

Опять никакого ответа. Только звук льющейся воды. На ванне стояла доска, на доске таз.

— Мам, что ты делаешь?

— Стираю. Машина у вас не работает, у тебя ничего чистого не осталось.

— Ну так можно в прачечную, в химчистку сдать, папа всегда относил.

— Ты улетаешь послезавтра. Какая химчистка?

Мама продолжала усердно стирать, не глядя на Соню.

Таз свалился с доски в ванну. Веру Сергеевну обдало мыльной водой, Соня взяла полотенце, вытерла ей лицо и вдруг почувствовала, что плечи её вздрагивают.

— Я очень боюсь за тебя, Софи. Вроде бы все отлично, я должна радоваться, но мне почему-то страшно.