— Слухи, слухи, — отмахивался Михаил Владимирович, — столько раз уж его убивали.

— Папа, на этот раз правда, — сказала Таня, — газеты пишут, в лазарете все говорят. Ещё первого января из Невы выловили тело.

Михаил Владимирович газеты читал редко, а сейчас к ним вообще не прикасался. Госпитальные разговоры пропускал мимо ушей. Он ходил с серым лицом, несколько раз в квартире устраивался консилиум, Володю осматривали лучшие специалисты по лёгочным болезням, выписывали лекарства, давали советы. Всё было напрасно. Оставалась слабая надежда, что молодой организм сам справится с недугом.

Комната Володи превратилась в лазарет. Агапкин перешёл в маленький кабинет возле лаборатории, но большую часть времени, свободного от работы в госпитале, проводил возле Володи. Рената ни разу не пришла, не позвонила. Не давал о себе знать и Худолей.

— После твоей выходки он, скорее всего, скрылся из Москвы. Возможно, прихватил с собой Ренату и Сысоева. На них его гипнотические фокусы действуют безотказно.

— Но и на нас тоже действовали, — напомнил Агапкин, — ты привёл меня к нему.

Володя слабо улыбнулся и помотал головой на подушке.

— Все это глупые игры, мне казалось, без них скучно.

— А Рената?

— Пустое.

— У него осталась бумага, там наши подписи.

— Не беспокойся. Очень скоро всё кончится, рухнет, запылают бумаги и департаменты, которым они интересны. Придёт Ванька Каин, станет бить дубиной по головам всех нас, и будет прав. Мы заслужили. Слушай. Ты должен знать. Худолей был мастером высокого посвящения в ложе «Нарцисс», это настоящая закрытая международная ложа. Штаб-квартира в Париже. Худолей перестал подчиняться, решил создать собственную ложу здесь, в Москве, хотя таких полномочий у него не было. Ему удалось, он отлично образован, владеет техникой гипноза, умеет заморочить голову. Он стал менять обряды, слова клятв, принимать в ложу женщин, что у настоящих масонов запрещено. Ему простили. Тогда он решил, что простят и всё другое. Он давно затаил зло на одного из мастеров «Нарцисса». Это крупный московский чиновник, кадет, человек известный и влиятельный. Зина его дочь.

— Погоди, но как же так? Почему этот крупный чиновник не хватился раньше? Почему ничего не знал, не замечал?

— Ему в голову не могло прийти. Он был уверен, что Зина собирается стать монахиней. У него пятеро детей. Зина младшая. Она с детства была странной, скрытной, фанатично религиозной. Зачем ему приставлять к ней филёров? На каком основании? А Худолей никогда нигде на людях с ней не появлялся. Встречались они у Ренаты.

— На что же он рассчитывал? Зачем так рисковать?

— О, ты даже не представляешь степень этого риска! Кроме прочего, мастер клянётся, что не будет иметь плотских связей с матерью, сестрой, дочерью своего брата-мастера.

— Тогда тем более — зачем?

— Он наслаждался местью ещё больше оттого, что был риск. Он страшно самоуверен, он не сомневался, что сумеет все скрыть. Впрочем, если бы не ты, могло бы так и получиться.

— Но Зина не хотела отдавать ребёнка. Даже если бы ему удалось отнять, воздействовать на неё гипнозом, она бы все равно свою девочку не забыла и рано или поздно рассказала отцу.

— Он считал, что никогда. Верил, что Зина полностью в его власти, она боится и боготворит его. Так и было. Но потом изменилось. Он не мог предвидеть. Он не учёл того, что лежит за пределами его понимания жизни. Материнский инстинкт, или любовь, хотя я не выношу это жеманное слово.

Володе трудно было долго говорить, он задыхался. Агапкину хотелось задать ещё множество вопросов, но он сказал:

— Тебе надо поспать.

— Да. Я устал. Послушай, отца я не решусь просить, да и бессмысленно. Он всё равно откажется. Но ты сделаешь.

— Что? — спросил Агапкин, и сердце его тревожно стукнуло.

— Ты видел рентгеновский снимок, — сказал Володя после очередного приступа кашля, — у меня с детства слабые лёгкие. Мне нельзя было простужаться. Ты врач и отлично все понимаешь. Третью неделю я не живу без кислородной подушки. Кашель и боль в груди не дают мне спать, приходится увеличивать дозы морфия. Влей мне ваш препарат. Чем я хуже Оси? Не говори отцу, не спрашивай его.

— У Оси не было шансов. У тебя есть. Прости, я не могу.

— Когда умирал Ося, Таня уговаривала отца, умоляла — и оказалась права.

— Ты не умираешь.

— Возможно, у меня в запасе не часы, а дни. Но какая разница? Ты видел снимки.

— У Оси не было лихорадки. Да, останавливалось сердце. Это совсем другое. У тебя четвёртую неделю температура не падает ниже тридцати восьми градусов. После вливания она поднимется до сорока. В любом случае, не я должен принимать это решение.

— Правильно. Не ты, и никто, кроме меня. Я его уже принял, отговаривать бесполезно. Ты всё равно это сделаешь. Только смотри, не опоздай.

На следующий день Володе стало лучше. Утром температура упала до тридцати семи. Он оделся, вышел в столовую к завтраку, съел кусок калача с маслом и паюсной икрой, выпил сладкого чаю со сливками. Агапкин заметил, что у Тани глаза стали мокрыми, когда она смотрела на брата. За столом сидел как будто прежний Володя, со своими мрачными шутками, ухмылками, но только очень худой и бледный.

— Скажи, правда, что доктор Боткин сушил тараканов и использовал отвар из них как мочегонное? — спросил он отца.

— Да, он так лечил водянку.

— Отлично. А правда, что твой приятель Мечников дважды пытался покончить с собой, а потом предложил всем поголовно отрезать кусок прямой кишки?

— Илья Ильич умер прошлым летом в Париже. Пятнадцатого июля. Папа очень переживал, что не сумел поехать на похороны. Так что перестань, пожалуйста, — сказала Таня.

— Прости. Но всё-таки эта ваша медицина редкостная мерзость.

Таня вдруг встала, обошла стол, обняла брата, поцеловала в макушку.

— Эй, сестричка, ты что-то перепутала. Прибереги свои нежности для полковника Данилова. Или вот лучше Федора поцелуй. Видишь, как он смотрит? Ему сейчас уходить на суточное дежурство, так ты его благослови.

Таня улыбнулась, подошла к Агапкину и чмокнула его в щёку.

Весь этот день Володя почти не кашлял, смягчилась боль в груди. К вечеру температура поднялась совсем немного, тридцать семь и пять. Он уснул рано, ночь прошла спокойно.

На следующее утро Агапкин вернулся после дежурства, рухнул в постель. В два часа дня его разбудил стук в дверь.

— Федор Фёдорович, проснитесь, беда!

На белом фартуке сиделки он увидел кровавые пятна, помчался к Володе, услышал страшный, надрывный кашель. Михаил Владимирович и Таня были в госпитале. Андрюша ещё не вернулся из гимназии.

У Володи открылось лёгочное кровотечение. Федор отправил сиделку звонить в госпиталь и принялся останавливать кровь всеми доступными средствами.

— Линия не работает, — донёсся до него испуганный голос сиделки.

— Берите извозчика, поезжайте за ними. В прихожей моё пальто, портмоне во внутреннем кармане. Возьмите денег, сколько нужно.

Володя задыхался. Кровь не останавливалась. Ногти посинели. Пульс едва прощупывался. Когда Агапкин надломил очередную ампулу, Володя вдруг отчётливо произнёс:

— Теряешь время.

Взглянув на окровавленные губы, запавшие глаза, заострившийся нос, Агапкин бросил ампулу и помчался в лабораторию.

Он приготовил раствор удивительно быстро, кажется, минут за десять. Но когда вернулся, Володя не