— Мамочка, ты что? — Соня стала целовать её мокрые глаза, щеки, заметила, что шрам на виске покраснел и вспух. — Мамочка, ну давай я никуда не полечу? И ты не полетишь в свой Сидней, хочешь? Ты найдёшь здесь работу, а твой Роджер будет приезжать к нам в гости.
Вера Сергеевна умылась, поправила волосы перед зеркалом, прикрыла прядью шрам.
— Не говори глупости. Ничего я не плачу. Мыло попало в глаза. В Германию ты полетишь, это твой шанс. Никакой работы я здесь не найду. Роджер приезжать в гости не сможет, у него тяжёлый артрит, он совершенно беспомощный без меня. А ты займись-ка делом, разбери свои вещи и подумай, что возьмёшь с собой, что надо купить.
Соня вошла в свою комнату, открыла шкаф, принялась машинально перебирать вещи, но быстро бросила это занятие, села за стол, закурила, рассеянно оглядела книжные полки. Взгляд её остановился на тонком корешке.
«Любовь Жарская. Встречи и расставания».
Воспоминания дамы-драматурга, приятельницы Свешникова, подарил ей Нолик на день рождения лет пять назад. Когда-то, ещё в юности, он привил Соне вкус к чтению мемуаров, он сам читал только их, да ещё всякие исторические труды о войнах. «Ты, кажется, интересовалась профессором Свешниковым. Вот, эта Жарская его хорошо знала».
Мемуары были написаны надрывно, жеманно. Стиль раздражал, но было много живых деталей. Богемная Москва, маленькие театры, поэтические вечера, сгущённый воздух шестнадцатого года, роковые романы, склонность к мистике, презрение ко всему обычному, обыденному.
Соня вдруг вспомнила, как Нолик сказал, что эти мемуары впервые были изданы в советское время, но с большими цензурными купюрами. Изъяли почему-то именно главу о Свешникове, всю целиком, хотя ничего идеологически опасного она не содержала. Теперь вот полное, без купюр, переиздание.
Ещё не открыв книгу, Соня поняла, почему ей не давала покоя оговорка Агапкина, когда он назвал её отца Даниловым. Дама-драматург несколько раз упоминала «пожилого обожателя Тани, юной дочери профессора» полковника Павла Николаевича Данилова.
«Никто не понимал, почему Таня, красивая, яркая, сумасбродная, так благосклонно отнеслась к скучным ухаживаниям этого Данилова, примитивного неотёсанного солдафона. Что она в нём нашла? В неё был до смерти влюблён Федя Агапкин, все это видели, а она как будто не замечала, презирала его. Федя был из простых, мать чуть ли не прачка, он скрывал это. Самолюбивый, нервный, он всего в жизни добился сам. Сейчас я думаю, что он стал масоном только потому, что был сильно уязвлён пренебрежительным отношением к нему Тани. Недавно я слышала, что Федя служит в ЧК Не верю».
«Я мало любил его, мало говорил с ним, пренебрегал миром, в котором он жил в последнее время. Двенадцать лет назад, когда я потерял тебя, Лидочка, мне казалось, никогда уже не будет больнее. Без тебя мне стало пусто и холодно. Случались минуты, когда я всерьёз обдумывал, какое лекарство надёжней спасёт от тоски по тебе — яд или пуля? Но я держал на руках новорождённого Андрюшу, со мной осталась шестилетняя Таня, Володе исполнилось одиннадцать.
Именно тогда мы с Володей стали отдаляться друг от друга. Таня была ещё маленькой, для неё смерть не существовала. Она не могла подойти к гробу не потому, что боялась. Она не верила, что там её мама. Для неё ты продолжала жить. Я слышал, как она говорила с тобой. В семь, в восемь лет она учила наизусть стихи Фета и Тютчева, двух любимых твоих поэтов, и читала шёпотом, глядя в небо, уверенная, что ты слышишь её и видишь. Для тебя она занималась музыкой, для тебя играла. Тане удалось ускользнуть от лютой боли, от понимания смерти.
Но Володя прочувствовал все в полную силу. Он стал искать виноватых и выбрал троих. Меня, маленького Андрюшу и Господа Бога. Именно в таком порядке.
От меня он отворачивался, убегал. Когда я заходил в детскую, чтобы поцеловать его на ночь, он натягивал на голову одеяло. К маленькому Андрюше до года не подошёл ни разу, не посмотрел на него, не дотронулся, не назвал по имени.
На отпевании он выбежал из церкви и с тех пор никогда там не был. На него жаловались в гимназии, он прогуливал уроки Закона Божьего, а если и посещал иногда, то издевался над стариком священником, поднимал его на смех перед учениками.
Я много раз пытался говорить с ним, пробовал убеждать, наказывал. Но после того, как у него, двенадцатилетнего, в лёгких обнаружился туберкулёзный очаг, о наказаниях уже не могло быть речи.
Чего-то я всё-таки добился. Володя выздоровел, окреп. Его не выгнали из гимназии, он поступил в университет. Я знал, очаг остался. Лёгкие слабые. Я просил его беречься, но в двадцать три года разве хочется помнить об этом? Конечно, у него хватало ума не употреблять кокаин, опиум, не следовать слепо чудовищной моде на смерть, распространённой в его кругу, но бессонные ночи, ледяные эзотерические страсти, сам образ жизни и этот круг делали своё дело.
Из троих наших детей Володя самый трудный. Я мало его любил. Я его не уберёг. Прости меня».
Михаилу Владимировичу казалось, что он говорит это вслух, он даже слышал собственный голос, но как будто издалека.
— Папа, пожалуйста, не молчи, скажи что-нибудь, — повторяла Таня.
— Да, — отвечал он и опять погружался в тёмную внутреннюю тишину, где кроме Лидочки, покойной жены, не было никого, кто мог понять и услышать его.
Володю хоронили на Ваганьковском кладбище, возле мамы.
Таня настояла на отпевании. В кладбищенском храме народу собралось совсем мало. Михаил Владимирович не отходил от гроба, не сводил с лица сына сухих воспалённых глаз. Андрюша стал терять сознание. Таня едва успела подхватить его, вывела на воздух.
Сыпал мелкий колючий снег. Возле паперти Таня заметила небольшую группу людей. Они пришли проводить Володю, но не заходили в храм, ждали на улице. Она так много плакала все эти дни, что болели глаза. Она не могла разглядеть, кто это. Только позже, у могилы, она увидела, как по горсти земли бросили на Володин гроб Рената и Георгий Тихонович Худолей. Они не подошли ни к ней, ни к Михаилу Владимировичу, быстро удалились. Таня посмотрела им вслед. По аллее между могилами навстречу им шагал невысокий пожилой господин в дорогой шубе и шапке.
Аллея была узкой, с обеих сторон сугробы. Рената и Худолей остановились. Господин тоже остановился. Таня заметила, как он резко вскинул согнутую правую руку. Рука в чёрной перчатке была отчётливо видна на снежном фоне. Она произвела странное, рубящее движение, сверху вниз, как будто вспорола воздух оттопыренным большим пальцем. Лиц Георгия Тихоновича и Ренаты Таня не видела, они стояли спиной. Лицо господина закрывали шапка и высокий поднятый воротник шубы.
Рената глухо вскрикнула. Худолея качнуло в сторону, в сугроб, он потерял равновесие, беспомощно замахал руками, ухватился за ограду соседней могилы, как будто эта внезапная встреча подействовала на него как выстрел, беззвучный и смертельный.
Нехорошая, мстительная радость на мгновение вспыхнула в Таниной душе. Она с самого начала подозревала, что Георгий Тихонович как-то косвенно причастен к смерти Володи. От этого любезного, образованного господина веяло могильным холодом. Но даже если отбросить прочь всю мистику, останется главное.
Вьюжной ночью, в конце декабря, Володя вернулся домой совершенно больной, с высокой температурой. Таня встретила его, уложила в постель, сделала компресс. Ему было так плохо, что он, возможно, впервые в жизни, на вопрос Тани: «Где ты был?» — ответил просто и честно: «У Худолея». С тех пор он почти не вставал с постели. Через месяц его не стало.
«Ерунда. Нельзя искать виноватых. Легче не будет. Но как же хочется судить, обвинять, даже мстить, как трудно смириться», — думала Таня, стараясь не смотреть в сторону ямы, не слышать стук мёрзлой земли, монотонного причитания старой няни, истерических громких рыданий Зои Велс.
Между тем ничего страшного на аллее не случилось.
Рената помогла Георгию Тихоновичу удержаться на ногах. Господин отступил, пропуская их, они ушли, а он поспешил к Володиной могиле. Снял шапку, бросил горсть земли. Издалека почтительно поклонился Михаилу Владимировичу, Тане, но не подошёл, не представился.
Священник завершил обряд. Люба Жарская произносила своим драматическим басом взволнованную речь. Андрюша стоял рядом с Таней, уткнувшись лицом ей в плечо. Он тоже не мог смотреть и слушать. Таня обнимала его, чувствовала, как он вздрагивает, всхлипывает.
