манере письма, научив мой мозг улавливать смысл. Мозг же, в свою очередь, учил мои глаза воспринимать слова, которые он складывал в предложения. И вскоре я уже думала о том, как правильно прочесть их, не больше, чем вы думаете о том, как переставлять ноги во время ходьбы. Я просто читала. Такое впечатление, что он сидел рядом со мной в комнате и я вслушивалась в его голос. Должно быть, мисс Дурвард испытывала похожие ощущения, только для нее чтение ассоциировалось со слушанием, чтобы она могла рисовать свои картины.
Снаружи было очень тихо и жарко, но, когда я села на кровать и погрузилась в чтение, моя кожа вспомнила холод сегодняшнего утра, а потом и сон и мертвую лошадь, которую нарисовал Сесил.
Следующая страница представляла собой рисунок. Похоже, линии были нанесены карандашом, и на складках и текстуре настоящей бумаги они, наверное, выглядели бы серебристыми. Но свет фотокопировального автомата на мгновение ослепил и иссушил их, и теперь они казались нитями выцветшей черной паутины, разбросанной по тонкой бумаге. Тем не менее в их переплетении легко угадывались двое мужчин в шляпах, бриджах до колен, неуклюжих сапогах из мягкой кожи и куртках с большими пуговицами. У обоих были густые усы и что-то вроде одеяла на плечах, типа мексиканского пончо, каким его показывают в кино, и один из них держал в руках двух упитанных куриц, о которых писал Стивен. Рисунок был плох, откровенно говоря, и недаром он сделал к нему приписку:
Фотокопировальный автомат высветил и строчки, которые Стивен написал на обороте страницы, но при этом, естественно, буквы следовало читать наоборот, чего я не умела. Впрочем, судя по расположению слов, это был всего лишь адрес. Должно быть, он не пользовался конвертами – скорее всего, их тогда еще не изобрели. Вероятно, он просто складывал листы текстом внутрь, после чего запечатывал их – пчелиным воском, как в кино, решила я – и писал адрес на внешней стороне.
Внезапно я поняла, что больше не хочу и не буду пытаться разобрать, что Стивен писал этой мисс Дурвард. Сначала надо было постараться узнать о ней хоть что-нибудь. Я взяла страницу с рисунком и подошла к зеркалу. Тусклый свет из окна упал на обратную сторону листа, и, глядя на отражение в зеркале, я все-таки смогла разобрать слова, пусть даже они были написаны шиворот-навыворот.
Итак, кто такая эта Люси Дурвард и почему она пожелала узнать о вещах, о которых он писал ей, – о кавалерийских полках, об армии вообще, а теперь еще и об этих похищенных курах? Должно быть, у нее имелась на то веская причина, в противном случае он бы не писал ей, верно? Она рисовала картины или что-то в этом роде, но зачем? Может, она была кем-то вроде фотожурналиста, как Тео, с учетом того, что в те времена фотографии еще не изобрели, правильно? Или, быть может, им просто нужен был повод, чтобы писать друг другу? Но ведь он сам сказал:
Я была так поражена, что едва не рассмеялась, уж очень вычурно изложил он свои мысли. Может, он хотел пошутить? Он шутил и относительно других вещей и событий, например захвата мельницы, хотя когда я перечитала этот эпизод заново, то он показался мне страшным, а совсем не смешным. Но иметь только одну ногу – в общем да, в этом есть нечто курьезное. Мне стало интересно, а считала ли Люси этот факт курьезным. Может быть, он старался обратить все в шутку, чтобы люди не смеялись над ним. И хотел выглядеть веселым и довольным жизнью, чтобы никто не смел жалеть его. Пусть даже он калека. Пусть даже он не знает, когда у него день рождения. Пусть у него нет и не было отца. И матери.
Значения некоторых слов я все равно не понимала, хотя и читала их теперь с легкостью. Кое-какие его высказывания о парламенте тоже представлялись мне бессмысленными, поскольку я ровным счетом ничего не помнила из истории, за исключением Ватерлоо, да и то не знала, где это. Да, и еще имя Бонапарт говорило мне о чем-то, особенно когда я вспомнила, что это то же самое, что и Наполеон, хотя Стивен написал его как-то необычно. Еще на одной странице была нарисована карта, на которой были отмечены окопы, траншеи, возвышенности, высоты, полки и цитадели. Почти везде красовались пометки и примечания, сделанные тем же самым аккуратным почерком, черные буковки выстраивались в ряд, сменяя друг друга, так что если я даже не понимала, что он имеет в виду, у меня все равно оставалось чувство, что он разговаривает только со мной.
