— Я тебе шанс даю, Полев! — повторил Михалыч. — А ты мнешься, как красная девица. Здоровый лоб, характеристику тебе напишем дай боже. Думаешь, не найдешь другую работу? За неделю найдешь. И получать будешь больше. У нас тут все-таки государственное учреждение. В коммерцию иди, Полев, загребай легкие денежки лопатой!
— Чего ж тогда все в коммерцию загребать не идут? — буркнул я, украдкой наступая на женские пальцы, которые высунулись из-под стола и шарили по полу, разыскивая, вероятно, помаду.
— Не идут те, у кого совесть осталась, — объяснил шеф, не обращая внимания на всхлипывающий стол. — И тупые. У тебя совести нет, а ум есть. Поэтому пиши.
И я послушно стал писать; под одобрительные кивки Михалыча; под шум сплит-системы; под тарахтенье дождя по стеклу и кровле. Под чавкающий и облизывающийся стол. Под позвякивание идиотского хрустального гуся в серванте. Под придушенный шепот Михалыча: «Да… да… да…»
Когда я захлопывал за собой дверь, из кабинета шефа послышалось:
— Милая, тебе понравилось, как я его уволил?
— Да, милый, это было очень возбуждающе…
— Котенок мой, ты тоже была великолепна…
— Спасибо, медвежоночек!
— Со столом, что ли, разговаривает? — буркнул я и внимательно оглядел пол. Монеток не было.
Иринкины глаза покраснели, а веки опухли. Когда я остановился против ее стола, она закрыла карточный пасьянс, который раскладывала на компьютере, и потянулась ко мне всем телом. А тело у нее было красивое, и полупрозрачная с широким воротом рубашечка подчеркивала самые соблазнительные изгибы. Серебряная цепочка, что пряталась в ложбинке между грудей, подстегивала воображение.
— Кирилл? Кирилл… что с вами?
Я остановился посреди комнаты, глупо разглядывая папоротник в кадке, который стоял на подоконнике за Иринкиной спиной. Идти мне было некуда. Разве что в бухгалтерию за расчетом.
Меня уволили. Маша уехала в горы с любовником. За мной охотятся придурки с паранормальными способностями. Мне надавал по мордасам сосед. Я выяснил, что существует денежный разум, о котором все, оказывается, знают, а я — нет.
— Вам плохо? — Она, кажется, не слышала. Сунула руку под стол, выдвинула ящичек и стала рыться в нем. — Вы бледный. Сердце? У меня тут где-то есть таблетки… валокордин, валидол, еще что-то… валерьянка. У меня кот раньше был, я для него держала. Он ее лизал и такой потешный становился!..
— Не надо! — Я неопределенно махнул рукой, будто дирижер, который забыл нужные движения.
— А насчет денежного разума — вы не один такой, — шептала Иринка. — Я сама, когда узнала, удивилась. Но еще больше удивилась, когда выяснилось, что крабовые палочки делают не из крабов, а из дешевой трески.
— М-да… — пробормотал я. — Чего только на свете не бывает. А про холодильную жижу, в которой вещи прячут, ничего не слышала?
— Что?
— Ладно, проехали. Ириш, ты мне лучше скажи, что ты делаешь… допустим, через два часа?
Рука ее замерла в ящичке, а сам ящичек пошел ходуном, стукаясь о низ столешницы.
— Я?
— Да, ты.
— Делаю?
— Именно так, — подтвердил я.
— Работаю.
— Но ведь можно хоть раз в жизни забыть о работе? Ради меня?
— Можно… — Ира потупилась, а бледные ее щечки зарумянились.
— Пойдешь со мной в кино? Я давно, очень давно не ходил в кино. Вот и… — Я замялся. — Вот и приглашаю тебя.
— Пойду, — без тени сомнения ответила она.
— Ладно, когда тебя устроит? Давай так: в два часа дня… нет, лучше в три встречаемся на Пушкинской у памятника. Идет?
— Идет, — пробормотала она, не поднимая глаз.
Я перешел на шепот:
— Ириш… можно интимный вопрос?
— Можно.
Ты зачем в меня влюбилась?
Она посмотрела мне в глаза:
— Влюбилась.
— Ы?
— Ой, я не то хотела сказать… вы первый здесь, на работе, вспомнили про мой день рождения. Год назад. И первый поздравили. Вот поэтому.
— Понятно, — пробормотал я, отводя взгляд. Замялся, не зная, что сказать. Потом сказал: — Я знал… в принципе. Думал, вдруг еще какая причина. Впрочем, ладно. Пора мне.
— Хорошо.
— Итак, через два… два с половиной часа встречаемся?
— Да.
Я развернулся, а она сказала мне в спину:
— Я буду ждать вас до вечера. Будто уверена была, что опоздаю.
Выйдя от шефа, я повернул в кабинет к своим бывшим подчиненным. При моем появления разговор сошел на нет, а в воздухе запахло скорой революцией. Предчувствуют что-то, сволочная порода.
— Итак, друзья мои, — сказал я, направляясь к свободному компьютеру. — У меня для вас есть приятные новости.
— К нам не едет ревизор? — сострил кто-то осторожно и фыркнул. Фыркнул тихо и незаметно, и я даже не сумел понять, кто же это там фыркает.
— Не едет, — подтвердил я. — Но новость эта не главная.
Компьютер был включен. Я залез под стол и, надышавшись пылью, подключил к системному блоку флэшку. Поднялся, стряхивая пыль с колен, сел в кресло и, управляя сенсором, открыл папку с запароленными панинскими архивами.
— Все мы сейчас огорчены смертью нашего коллеги, Михаила Шутова, — сказал я с неуместным пафосом, сообразил, что пафос не просто неуместен, но и пошл, потому продолжил в том же духе: — Все мы переживаем. И кажется нам, что темная полоса в жизни будет тянуться и тянуться до бесконечности.
Я попытался «затуманить» зрение, внимательно разглядывая архивы. Сначала на мониторе вместо заставки-одуванчики в цвету — появилась голая женщина, но я помотал головой, и женщина исчезла, зато проявились бордовые буквы. Они медленно выступали из тумана и превращались в женское имя.
— Но это не так. Не может вечно тянуться темная полоса. Тучи расступятся. Выглянет солнышко. Злодеи умрут. Авторы нескончаемых женских сериалов попадут в ад. Мяса хватит на всех. Дохлые голуби восстанут из могил. И будет хорошо. Знаете почему?
Женское имя было такое: «Алиса». Я набрал имя как пароль для архива. Подошло. Архив раскрылся. Внутри оказались файлы с текстом.
— Потому что в мире, где есть дьявол, есть и Бог. И…
Мои бывшие подчиненные зашушукались. Они не понимали, что происходит с их строгим боссом. Я и сам не понимал.
— А ну заткнитесь все! Так вот, в мире, где существует Бог, не может быть все и всегда плохо. Даже если вы кричите «Бога нет» ему в лицо. Даже если вы кричите Богу, что он испортил вам жизнь, как делает мой сосед, Алексей Громов. И вот вам хорошая новость — я увольняюсь. Не буду больше вас третировать и унижать. Не буду подшучивать и заставлять работать. Вам повезло, друзья мои. Радуйтесь.
Текста было много. То были стихи, которые Панин посвящал своей возлюбленной, Алисе Горевой. Той
