Занять новые крепости своими гарнизонами. Продолжать делать свою работу, потому что мои несчастья, в сущности, всего лишь несчастья одного из людей в одном из миров…
Но как я жалел, что стрела пробила бок, а не горло… Я бы умер таким же счастливым, как она, моя освободившаяся девочка, моя королева, которую похоронили чужие, а я не смог даже поцеловать её в последний раз, даже отрезать её локон на вечную память… Единственное, что утешало меня в какой-то мере, — я всё-таки исполнил её просьбу или заклинание: я не дал Перелесью себя забыть. Можно быть уверенным — того, что я устроил в городке близ столицы, тут не забудут и через двести лет.
Моя душа оплакивала её… Только я не мог плакать ночами, когда рядом со мной были вампиры, мои дорогие союзники. И я не мог плакать днём, с тех пор, как смог сесть в седло, — и снова ехал по Перелесью, мимо таких нищих деревушек и таких угрюмых городов, будто их покойный король и не был прославленным добрым монархом…
Так что южане могли потом смело рассказывать своим детям, как они видели короля Дольфа на марше — и он вполне чудовище, убийца без сердца. Те, кто мог бы рассказать о моём последнем разговоре с Ричардом и о том, как всё произошло на самом деле, умерли. А остальным остались легенды и домыслы.
И домысленное вполне укладывалось в сюжет баллады: прекрасный, предательски убитый государь, его добрейшая королева, разделившая его трагическую участь, и некромант, вероятно покинувший место бойни на нетопырьих крыльях, мерзко хихикая…
Но какая нам с Магдалой разница, что о нас говорят? Разве что любопытно, как они объяснят эти две стрелы — две подлые стрелы какого-нибудь, гори он в аду, её рыцаря, который счёл себя оскорблённым вместе с рогатым Ричардом и решил защитить честь, которой нет…
Я только надеюсь, что благородного господина, будь он проклят, ожидала хорошо накалённая сковорода. Я просто возвращался домой, снова одинокий до смертной боли, с дырой в боку — и с дырой в душе.
И всё.
Грех сказать, что дома меня не ждали.
Свои войска я встретил в Винной Долине. Мой новый маршал-умница — бывший командир приграничного гарнизона — сделал кое-какие отличные выводы, имея в виду в качестве посылок и поднятых мертвецов, и наши освобождённые города. Додумался, что надо закрепить успех, — жутко дёргался, боясь получить по шее за самоуправство, но я подарил ему графство за это.
У меня всегда хорошо получалось ладить с вояками. Этот старый краснорожий боров прослезился от чувств, когда я его благодарил.
— Об вас, ваше величество, — говорит, — болтают, конечно, что ваша сила — из ада, а что по мне — так кто бы ни был в союзниках! Дело-то вышло отменное. Может, оно, конечно, и не божеское, но отменное. Сколько баб плакать не станет — я это так понимаю, ваше величество…
Тронул меня. Я понимаю, безусловно, я понимаю, что тут дело не в любви к моей особе, а в любви к нашей общей стране, но только от этого ничего не меняется. Даже к лучшему.
Отсюда я послал гонца в столицу — с самыми добрыми вестями. Помнится, шла тёплая, светлая весна, потом превратилась в чудесное лето с дождями и радугами. С юга на север везли зерно, овёс и сыр. Я думал, что время, тяжёлое для Междугорья, наконец-то отходит в прошлое… И что я не могу разделить радость с Магдалой.
Я пытался думать о славных победах, о землях, которые к нам вернулись, о новой армии, способной справиться с врагом на рубежах, но мысли всё равно возвращались к трём дням любви Магдалы. И моя гордость гасла. Я — неблагодарный. Мне мало трёх дней. Я не возношу хвалы Богу за то, что они вообще были.
Напротив, я готов на Него браниться последними словами за то, что Он так с нами обошёлся.
Впрочем, к потерям мне не привыкать стать…
А между тем мой гонец вернулся с письмом из столицы. Мои ненаглядные подданные не сомневались, что их прекрасный государь жив и здоров: ведь мёртвые монстры во дворце по-прежнему несут службу, а значит, ими движет моя воля. Хороший я им оставил указатель — этакий золотой цветок, который должен зачахнуть, если с героем случится беда… Превесело!
Далее — отчёт канцлера, отчёт казначея, отчёт премьера… Всё, в сущности, неплохо. И приписка рукой камергера: «Марианна родила в конце апреля. Мальчика, которому дали имя Тодд. Он утверждён Большим Советом в качестве бастарда короны Междугорья».
Клейма Тьмы на этом ангелочке нет, его кровь чиста. Об этом надо было упомянуть — я понимаю.
Тодд — это мне не понравилось. Но меня никто не спрашивал. Мне бы очень хотелось получить хоть пару строчек, написанных Оскаром, но кто бы передал его письмо…
А так всё шло чудесно. Как в сказке.
Всё лето и начало осени я провёл в южных провинциях. Жил в Винной Долине, в чудесном замке по имени Приют Ветров, — как король жил, клянусь всем, во что верю! Мои неумершие друзья удобнейшим и конфиденциальнейшим образом устроились в сторожевой башне с заколоченными бойницами, моя мёртвая гвардия несла караульную службу, и ещё мне прислуживали живые, из местных. И даже не совсем неохотно.
Мне было тут очень хорошо, гораздо лучше, чем в столице. Я мотался по всему югу. Я принимал дворян, по уши счастливых уже от сознания близости к короне; этим было наплевать, что я некромант, главное — король Междугорья. Я утверждал новые должности, и мои новые чиновники меня боялись до смерти, но примерно уважали: они ведь своими глазами видели, на что я способен. Мне жаловались на покойного Ричарда: на него мои бедные подданные вылили столько дерьма, что можно было бы легко наполнить хорошую винную бочку. Пустячок, а приятно…
Милые соседи из Перелесья к августу собрались с духом и прислали послов. Королём Перелесья теперь стал старший сын Магдалы, крошка Эрик, шести, кажется, лет от роду, с каким-то очень ушлым регентом из своих родичей. Регент от имени короля выражал уверения в совершеннейшем почтении и просил мирного договора. Хвостики соседей хорошо устроились между ног, я это явственно понимал. Письмо читал губернатор Винной Долины, вслух, а мой местный двор готов был аплодировать. Я тоже — потому что маленький зайчик на троне Перелесья всё-таки имел отношение к моей Магдале, хоть и не без помощи Ричарда.
Покой могил я тут больше не тревожил — мне пока было ни к чему. Мои гвардейцы сопровождали меня с опущенными забралами и поднимали их только по приказу. Поэтому на юге обо мне говорили… ну, не запредельно плохо говорили.
Король безобразен, суров, нелюдим, его охраняют монстры, но если его землям угрожает опасность, он хоть сам ад позовёт на помощь, чтобы покончить с супостатом. Когда я это случайно слышал, мне почти польстило.
Да у меня тут — ха-ха — даже были женщины! Светские вертушки, которым показалось любопытно узнать, так ли устроены страшные короли, как и все прочие мужчины, — или просто разок согреть мне ложе, чтобы потом хвастать подружкам. В каком-то смысле, каждая из них была слабым раствором Беатрисы. Я честно попробовал трижды или четырежды развлечься задиранием юбок, как местные весёлые сеньоры, но это всякий раз так усиливало тоску, что пришлось отказаться от этой затеи. Приятно, когда рядом с тобой — живое существо. Но я обнаглел за последнее время: мне уже хотелось больше, чем просто живого тепла. Мне хотелось как минимум абсолютной преданности Нарцисса, а лучше — дружеского союза Магдалы. Разглядывая женщин, я невольно искал восхитительный взгляд честного бойца, как у Магдалы. Смешно. Этого как раз и нельзя было заполучить — ни за деньги, ни за титулы.
Герцог Карл, губернатор возвращённых земель, громила, развратник, интриган и патриот, в то время всячески показывал мне, как он любит своего короля и как восхищается всем, что я делаю. Рвался меня развлекать, устраивал охоты и балы, пытался угощать меня здешними деликатесами, винами и девками — по собственному разумению. Прислуживал, как камергер, — намекал, что мечтает быть другом короля.
Уже.
Иногда он был мне мил, иногда — смешон, иногда раздражал. И никогда не поднимался выше
