Мы старались изо всех сил. Она покорно сносила все травмы и ушибы, я же, делая очередную глупость, мужественно скрывал свое отчаяние. Я и прежде мечтал о том, как стану богатым и знаменитым, но теперь в этих мечтах присутствовала и Джин. Станет ли она ограничивать мою свободу или создаст домашний очаг, надежную базу, куда я смогу возвращаться? Кроме того, я размышлял, каким образом можно надежно выяснить, любишь ты женщину или нет.

Я посвящал ее в свои мечты. Она слушала, улыбалась и не отпускала никаких шуточек. Сев на своего конька, я мог не слезать с него часами; захлебываясь и заикаясь, я живописал ей, каким знаменитым я стану, сколько денег заработаю. Она целовала меня и позволяла мне щупать через свитер и блузку ее грудь, а иногда, когда мы лежали в ее спальне на полу, а в гостиной орал телевизор, даже пускала мою руку под юбку. Случалось, она поглаживала вспученную мотню моих брюк, но зайти дальше мы попросту не смогли бы, даже сумей я убедить ее в привлекательности такой идеи, – куда там, когда за стенкой этот телевизор и каждую секунду ожидаешь, что в дверь постучится ее мама и спросит, не хотим ли мы еще чаю. Я говорил ей, что увезу ее от всего этого – в Лондон, в Париж, Нью-Йорк, Мюнхен…

Я оставил школу, поступил на работу и гордился своим новым статусом самостоятельного, зарабатывающего себе на жизнь мужчины, но все еще жил дома. Джин продолжала учиться и собиралась поступить в художественный колледж. Иногда она сидела с ребенком одной из маминых знакомых, и я тоже забегал туда несколько раз. И вот однажды, почти, ну, совсем-совсем почти, но не совсем…

На другом полу, в комнате, освещенной только голубым мерцанием другого телевизора, звук мы прикрутили, чтобы слышать, если хозяева вернутся, младенец мирно спал в комнате прямо под нами; уйма кувырканий, яростных, до синяков, поцелуев и тяжелого пыхтения, и наконец я подумал: «Ну, вот оно!» – и пальцы на молниях, и тонкий хлопок стянут вниз и отброшен в сторону, и головокружительный запах женщины, хвоя и море, и ошеломительное тепло ее вокруг моей ладони, и ее пальцы, сомкнувшиеся на мне.

Смятение, пот и неуклюжесть, если бы юность умела… ждать годами, а потом секунда, и все кончено. И сословные предрассудки. Позднее я встречал девушек, которые раскидывали ноги по первому намеку и даже без оного, но ни в коем случае не при свете, которые ничуть не задумывались о риске подзалететь, но ни за что не брали в рот. А еще странные туземные обычаи, вроде как с этой девчонкой из нашего Фергюсли, которая подралась на школьном дворе, а когда ее с немалым трудом утихомирили, ни за что не хотела говорить, какие такие страшные слова, сказанные противницей, заставили ее очертя голову броситься в бой. В конце концов, после долгих увещеваний, девочка решилась повторить это немыслимое оскорбление. «Мисс, – сказала она, захлебываясь от рыданий, – она… она сказала, что я ебаная КО-РО-ВА!»

Короче говоря, когда Джин почувствовала ладонью, что еще немного, и все, и перехватила меня в рот, я имел все основания изумиться. По некоей шкале, о которой болтали ребята, такой способ стоял очень, необычайно высоко; мамочки, да это было вообще почти за гранью реальности! Мне как-то не пришло в голову, что а вдруг она просто боялась испачкать ковер.

Всякие там продолжения отпадали начисто; с минуты на минуту должны были вернуться родители покладистого младенца. К тому же у нас не было контрацептивов. Позднее я не раз подумывал, что во всем Пейсли не нашлось бы подростков, равных нам по рассудительности, и – в самые тоскливые свои моменты – очень жалел, что мы не плюнули на всякие там последствия и не пошли дальше, как делали все остальные.

И только следующим вечером, сидя с Джин в пабе, я узнал, что, если говорить чисто технически, я лишил ее невинности. Сперва я даже не поверил, хотя вроде бы и помнил, что что-то там вроде бы поддалось нажиму; мне казалось совершенно невозможным, чтобы вот так, рукой, пальцем, почти без усилий, но она была абсолютно уверена и ничуть не жалела, только смеялась.

И все же.

Может, я все равно чувствовал неловкость и чувствовал, что никогда от этой неловкости не отделаюсь. Может, я не понимал, почему она все равно считает, что пока не надо, почему она никогда больше не приглашала меня посидеть с тем младенцем и почему она так ни разу и не пришла в квартиру, куда я вскоре перебрался, даже когда точно было известно, что сожители мои в отлучке и не скоро вернутся. Не знаю. Но как-то так вышло, что она от меня отдалилась, и я этому не помешал.

Той весной Джин помогала своей маме мыть окна и упала; она сломала руку, сломала ключицу и сильно расшибла голову, ее родители очень беспокоились, нет ли сотрясения. Вечером того же дня я примчался в больницу, но мне там сказали, что пускают только родственников; я хотел объяснить, что я близкий друг и что завтра я уезжаю в отпуск, но не сумел изъясниться связно, они, пожалуй, даже и не поняли, чего я там бормочу. Я покинул жаркие, сверкающие чистотой и прочно пропахшие лекарствами коридоры больницы весь взмокший и красный как рак.

Я ведь и действительно уезжал завтра в отпуск; мы с парой товарищей решили взять палатки и устроить вылазку на Арран.[13] И устроили. Дождь лил почти не переставая. Пять дней кряду я мучился жутким похмельем. Мы вернулись домой раньше намеченного, насквозь промокшие и без гроша в кармане; мучимый раскаянием, что не повидал Джин перед отъездом, – мог же, в конце концов, и задержаться, – я три недели набирался храбрости, чтобы навестить ее, а к тому времени, как набрался, все их семейство уехало отдыхать.

Пока Джин где-то там прохлаждалась, я начал кадрить девушку из Эрскина по имени Линди; в ней было без малого пять футов одиннадцать, а ее папаша владел баром, где иногда выступали местные группы… впрочем, эта история тоже быстро сошла на нет.

И вот теперь, гуляя по Эспедер-стрит, я снова встретил Джин Уэбб, и у меня было такое чувство, словно мы и вообще не расставались, хотя прошел уже без малого год.

Господи, как же мне было тогда хорошо, я чувствовал себя на провербиальный миллион долларов, словно сорвал джекпот в лотерею, получил гарантию бессмертия и поменялся телами с Дэвидом Боуи, и все это сразу. Президент Земного Шара, Властелин Вселенной.

У нас уже был контракт на запись, и прямо сейчас, пока я гулял по Эспедер-стрит, к нам, на север, тяжело тащился непристойно огромный аванс – весьма внушительная цифра вместо паровоза, а за ней целая цепочка нулей-вагончиков, и все это громыхало по проводам каких-то там линий связи, по которым осуществляются переводы денег между банками Лондона и Глазго.

Я увидел Джин, заорал, замахал руками, подбежал к ней, подхватил на руки и несколько раз прокрутил в воздухе – ни разу не уронив. Я смеялся как помешанный, говорил ей, что со дня на день стану знаменитостью, и безапелляционно заявил, что мы должны сию же минуту обмыть это дело. Она улыбалась и не возражала.