сих пор почти ничего о ней не знал – правда, прежде ему никогда не казалось важным что-то узнать о женщине, я него женщины всегда оставались странными, своевольными, нелогичными созданиями, и он всегда с удовольствием держался на расстоянии от матери и сестер и никогда даже не пытался узнать или понять женщин, с которыми пал. Лусиусу по-настоящему никогда не приходило в голову, что он не знает и Порцию, хотя был знаком с ней почти всю свою жизнь. В этом никогда не было необходимости – не было ее и сейчас.

Но в отношении Фрэнсис все было важно.

– Это не дорога на Портмен-стрит, – сказала Фрэнсис, когда Лусиус, продев ее руку себе под локоть, свернул с Кавендиш-сквер.

– Есть много способов попасть туда, более быстрых и прямых, чем другие. Фрэнсис, неужели вы настолько обессилели, что можете идти только кратчайшей дорогой?

– Мои силы здесь абсолютно ни при чем. Бабушки ожидают моего возвращения к чаю.

– Нет, не ожидают. Я послал с Томасом записку и сообщил, что поведу вас на прогулку в парк, прежде чем проводить домой. Они обрадуются. Я им нравлюсь.

– Вы – что? – Фрэнсис с негодованием повернулась лицом к нему и вырвала у него свою руку, прежде чем он успел удержать ее. – Лорд Синклер, вы вообще не имели права посылать какие бы то ни было записки. Вы не имели права отсылать мой экипаж. Я не желаю идти в парк. И вы слишком тщеславны, полагая, что нравитесь моим бабушкам.

– Вам очень идет, когда вы сердитесь. Из холодной классической мадонны вы превращаетесь в саму себя – страстную итальянскую красавицу.

– Я англичанка, – отрезала Фрэнсис. – И я не желаю идти в парк.

– Это из-за того, что вас сопровождаю л? Или из-за того, что вы – простите меня – одеты не по последней моде?

– Мода меня не волнует.

– Тогда вы совершенно не похожи ни на одну из других женщин, с которыми я когда-либо был знаком. И между прочим, ни на одного из джентльменов. Мы не будем гулять по тем дорожкам, где в этот час полно модников, Фрэнсис. Я слишком эгоистичен, чтобы делить вас с ними. Мы пойдем по какой-нибудь тенистой тропинке и будем разговаривать. И даже если бы вы были одеты в лохмотья, вы все равно были бы для меня красивее всех женщин на свете.

– Вы насмехаетесь надо мной, лорд Синклер, – сказала Фрэнсис, но все же снова пошла рядом с ним, крепко сжав руки за спиной. – Я не верю, что вы воспринимаете жизнь всерьез.

– Иногда она бывает забавной, но к определенным вещам, Фрэнсис, я отношусь очень серьезно. И в данный момент я серьезен. Я ужасно хочу выяснить, что именно я потерял, когда вы мне отказали.

Лишившись дара речи, Фрэнсис в изумлении посмотрела на него и быстро опустила голову, увидев приближающихся двоих мужчин, которые, пробормотав приветствие, прошли мимо.

– Я кое-что о вас знаю, – продолжал Лусиус. – Я знаю, что ваша мать была итальянкой, а отец французским дворянином. Я знаю, что вы в родстве с бароном Клифтоном.

Я знаю, что вы выросли в Лондоне и оставили его через два года после смерти отца, чтобы преподавать музыку, французский язык и словесность в школе мисс Мартин в Бате. Я знаю, что вы замечательный кулинар. Я знаю, что вы обладаете одним из самых великолепных сопрано нашего времени, – вероятно, самым великолепным. Я знаю и другие черты вашего характера. Я знаю, что долг для вас превыше всего и что вы можете быть упрямой, а иногда просто воинственной, но что вы дружелюбны и ласковы с теми, кого любите. Я знаю, что вы страстная женщина, и знаю это по собственному опыту. И все же на самом деле я вас совсем не знаю, верно?

– Вам это и не нужно, – уверенно ответила Фрэнсис. Достигнув бокового входа в Гайд-парк, они вошли в ворота и свернули на узкую тенистую тропинку, которая шла параллельно улице, но которую скрывали от любопытных глаз густые деревья. – Никто не может быть для другого открытой книгой, даже если между ними существуют близкие отношения.

– А между нами такой близости нет?

– Нет. Совершенно нет.

Лусиус подумал, что выставляет себя полным дураком, и попытался представить, как все было бы, если бы они поменялись ролями. Что, если бы она добивалась его, а он дважды совершенно недвусмысленно сказал бы ей, что она ему не нужна? Что он чувствовал бы, если бы она снова искала с ним встречи, устроила бы все так, чтобы остаться с ним наедине, и заявила бы, что хочет знать, кто он такой?

Картина получилась непривлекательной.

Но что, если его поведение было противоречивым? Что, если в то время, когда его губы произносили «нет», все его существо говорило «да»?

– Расскажите мне о своем детстве, – попросил Лусиус. Боже правый, неужели он окончательно лишился рассудка? Его никогда в жизни не интересовало ничье детство!

Фрэнсис громко вздохнула, и несколько секунд ему казалось, что она так и будет молчать.

– Почему бы и нет? – наконец сказала она, словно обращаясь к самой себе. – Мы выбрали очень длинную дорогу домой, так что можно и поговорить о чем- нибудь.

– Это воодушевляет. – Идя по дорожке, Лусиус посмотрел вниз, на девушку: на ее лице плясали пятна солнца и тени, и в платье из кремового муслина и простой соломенной шляпе она выглядела совершенно немодно, но в то же время очаровательно и изящно.

– Вам пойдет на пользу, если я следующие несколько часов буду без передышки описывать все подробности, которые смогу вспомнить из своего детства. – В первый раз улыбка коснулась ее губ, когда Фрэнсис взглянула на Лусиуса.

–  Безусловно, – согласился он. – Но дело в том, Фрэнсис, что мне вряд ли это наскучит.

– Это было счастливое, безоблачное детство, – покачав головой, начала она. – – Я никогда не знала матери, поэтому и не тосковала по ней. Отец был для меня всем, хотя я была окружена няньками, гувернантками и другими слугами. У меня было все, что можно купить за деньги, но в отличие от многих избалованных детей я не была заброшена в духовном плане. Отец каждый день проводил со мной по нескольку часов, читая мне, играя или гуляя со мной. Он приучил меня читать, узнавать новое, заниматься музыкой и добиваться всего, чего я способна добиться. Он научил меня дотягиваться до звезд и не соглашаться на меньшее.

Лусиус мог бы спросить, почему она забыла этот последний урок, но не захотел снова спорить с ней, чтобы она опять не замолчала.

– Вы жили в Лондоне? – спросил он.

–  Большую часть времени, – ответила Фрэнсис. – Мне он нравился. Там всегда можно было пойти в какое- нибудь новое место, полюбоваться какой-нибудь новой церковью, побродить по музею или картинной галерее, можно было прикоснуться к истории и увидеть массу людей. И там всегда были магазины, библиотеки и кафе, куда можно было сходить, парки, где можно было погулять, и река, по которой можно было поплавать.

И тем не менее сейчас она избегала Лондона. После Рождества Лусиусу не удалось уговорить ее вернуться сюда, несмотря на то что он предлагал ей беспредельную роскошь взамен той скучной жизни, которую она вела в Бате.

– Но я выезжала и за город. Мои двоюродные бабушки иногда приглашали меня к себе. Когда я приехала в Англию, они хотели, чтобы я жила с ними – к тому времени бабушка Марта уже овдовела. По-моему, они считали, что мужчина не сможет один вырастить и воспитать дочь, особенно в чужой для него стране. Но несмотря на то что искренне люблю их и всегда была благодарна им за заботу, я рада, что отец меня не оставил.

– У него были честолюбивые планы сделать из вас певицу? – задал вопрос Лусиус, снова обратив внимание, как резко Фрэнсис опустила голову, когда мимо них по той же выбранной им уединенной дорожке прошла пожилая пара, с которой он не был знаком.

– Скорее мечты, а не планы. Он не брал учителя пения, пока мне не исполнилось тринадцать лет, и не позволил мне петь ни на каких прослушиваниях или общественных концертах, хотя мой учитель пения говорил, что я уже готова. Отец сказал, что следует подождать, когда мне исполнится восемнадцать и мой голос окончательно сформируется. И даже тогда это могло состояться только в том случае, если бы я сама этого по-настоящему захотела. Он был непоколебим в своем убеждении, что ребенка нельзя эксплуатировать, даже если он талантлив.

– Но разве он не предполагал, что в восемнадцатилетнем возрасте вы можете подумать о замужестве?

– Он признавал это как возможный вариант. И нужно сказать, когда мне исполнилось восемнадцать и леди Лайл согласилась представить меня великосветскому обществу, он настоял, чтобы мы ничего не предпринимали относительно моей музыкальной карьеры, пока не кончится лето. Но потом он внезапно умер от сердечного приступа. Но он мечтал, чтобы я стала певицей, так как знал, что я сама мечтаю об этом. Он не стал бы принуждать меня к чему-либо против моей воли, хотя именно так мой дедушка поступил с моей матерью, когда она была еще совсем юной.

– Ваша мать была певицей? – спросил Лусиус.

– Да. Как говорил отец, она была очень хорошей певицей. В Италии. Там он влюбился и женился на ней.

– И вы позволили своей мечте и своим планам умереть вместе с отцом? Вы не пробовали петь в концертах или найти какого-нибудь спонсора? – Разве ее бабушки не говорили, что у Фрэнсис был спонсор и что она даже пела для публики? – Вы переехали жить к леди Лайл, не так ли? Неужели она не предложила вам свою помощь?

– Предложила. – Голос у Фрэнсис изменился, он стал напряженным и холодным. – И я несколько раз пела для небольшой аудитории. Но мне это не нравилось. Когда я увидела объявление о месте учительницы в школе мисс Мартин в Бате, я отправила письмо и получила это место. И я нисколько не сожалею о принятом тогда решении. Там я счастлива – о, удовлетворена, если хотите. И в