ненадежном гребне, и была вознаграждена ослепительным чувственным трепетом, вспышками молний, которые возвещали приближение бури. Она любила этот многообещающий трепет, возникающий уже у самых ворот рая, и ее мышцы начали судорожно Сокращаться в такт дрожи обладателя того дара, что ей. вот-вот будет преподнесен.

В отчаянном предупреждающем вскрике Мишеля не было необходимости – этот ничего не значивший звук, рожденный порывами страсти, говорил лишь о том, что ее телу было и так хорошо известно. Первое подношение любви омыло ее разгоряченное тело и вошло в ее сознание. Оно пришло снизу, но было воспринято наверху. Влажное и насыщенное, теплое и плодородное, успокаивающее и одновременно возбуждающее – сладостная частица мужественности.

Теперь, когда катализатор врывался в нее, Лайза оставила попытки контролировать себя. Теперь настал ее черед. Врата рая были распахнуты. Сдерживаемые чувства вылетели на волю. Ниже и ниже спускалась она, расслабляя мышцы, падая вперед, пуская ревущий, вздымающийся механизм в самую свою сердцевину. Протяжный и тоскливый, мучительный вопль эхом разнесся по небольшой комнате. Лайза закричала от счастья, взмыв до заоблачных высот, заметалась, судорожно вцепляясь пальцами в измятые простыни и раскачивая головой в красноречивом признании охватившей ее огромной радости.

Потом наступила и долгие минуты тянулась звенящая тишина. Лишь мысленно любовники перекликались, переживая вновь в памяти восхождение на заоблачную вершину и спуск в лежащую по другую сторону горы долину. Устало прильнув к Мишелю, упершись плечом ему в грудь и все еще обнимая любовника ногами, Лайза первая нарушила молчание.

– Я буду скучать по тебе, Мишель.

– Ты твердо решила ехать?

– Да, ты же знаешь.

– Но в Лондоне так холодно и сыро. И люди сырые и холодные. Тебе будет плохо там без меня.

Когда она повернулась и посмотрела на него, француз попытался изобразить слабую улыбку. Но несколько запоздало.

Она действительно будет скучать без него. Еще вернее то, что он будет скучать по ней. Мишель Дюпре. Сорок два года, все присущее французам обаяние и крепкое тело, которое умело отвлечь от обуревавших ее мыслей. Потерпевшей поражение и оказавшейся в полном одиночестве в аэропорту «Шарль де Голль», выброшенной за порог страны, где она родилась, Лайзе был очень нужен кто-то вроде Мишеля Дюпре, и она не могла не быть ему благодарна. Конечно же, он влюбился в нее, еще когда запихивал ее дорожную сумку на заднее сиденье своего видавшего лучшие времена «ситроена».

А потом, за обедом в кафе «Липп» на бульваре Сен-Жермен, он уже начал планировать их будущее. Лайза посмеивалась над ним тогда. Над его очаровательной самоуверенностью, над ребячливостью, временами проглядывавшей в этом взрослом мужчине, над его непомерным романтизмом. В течение нескольких быстро пролетевших недель она пыталась сопротивляться, но сказались волшебство Парижа, потребность в лекарстве от разрывавшей ее ностальгии, а также жгущее и пульсирующее внутри, ноющее и болезненное желание отомстить. Теперь они были любовниками, но Лайза не любила его и подозревала, что Мишелю это известно.

– Но Лондон – это именно то место, где мне необходимо быть. Там все операции компании «Блэсс» будут видны, как на ладони.

– Разве ты не счастлива со мной и моими книгами по искусству?

Нет, Лайза не была счастлива. Счастье присутствовало здесь несколько минут назад, но реальная жизнь опять вторглась в мечты, и ее безжалостные ветры разбросали карточный домик сказки в разные стороны. Париж был великолепной, прекрасной, тихой заводью. Французы гордились своим архаичным языком, художественным наследием прошлого и поносили бесстыдный материализм американцев и британский эгоцентризм. Книги издательства «Блэсс» и в самом деле были великолепны. Яркие краски, прекрасная бумага, непомерные цены и минимальный сбыт.

Она бессовестно использовала своего француза. Использовала его тело и его ум. Он научил ее смотреть на все глазами жителей этой страны, говорить с легким акцентом южной провинции, разбираться в стиле, а самое главное – он поделился с ней всем тем, что знал и думал об издательском деле. А тут Мишель был знатоком. Он успел вываляться в грязи коммерческого книгоиздания, прежде чем нашел спасительную гавань в филиале компании «Блэсс»; теперь он окончательно отошел от бизнеса, к которому у него с его темпераментом никогда и не лежала душа. Среди возведенных из слоновой кости башен литературы по искусству он был, как рыба в воде, и пребывал там в счастливом неведении относительно неотделимых от реальной жизни подсчетов прибылей и убытков. Временами, размышляя об их общем будущем, Лайза чувствовала себя Иудой, ибо ей было очевидно, что Мишель позволяет себе смелость мечтать. Мечтать о том времени, когда смерть освободит миссис Вернон Блэсс от временно сковывающих ее уз. Тогда, как он думал, она обратится к человеку, который учил ее, любил ее и приносил ей радость.

Бедный Мишель. Он не мог ни знать ее, ни понимать, что сделало ее такой. Он и не подозревал, что он для нее лишь ничего не значащий приятный эпизод, но не более того.

Словно подчеркивая эти хранимые при себе мысли, Лайза отодвинулась от него, свесила длинные ноги с разворошенной постели. Она поборола желание сказать что-нибудь жестокое, что-нибудь такое, что разрушило бы иллюзию, которую она позволила ему создать.

Стремительно проведя рукой по своим влажным от пота волосам, она тряхнула головой, сбрасывая с себя все обязательства перед возлюбленным. Позже, под душем, она завершит это размежевание.

Что он сказал? Разве не была она счастлива с ним и его книгами по искусству?

Она поднялась. Опасная, как она знала, в своей красоте. Любовь наносит раны. Любовь убивает. Утраченная любовь отчаянно жаждет отмщения.

– Я сказала, что буду скучать по тебе, Мишель, – сказала она, глядя в его полные разочарования глаза.

Но, произнося эти слова, в мыслях она уже шла по мокрым улицам, обходя кроваво-красные автобусы и такси непривычных очертаний, медленно пробираясь через площади Блумзбери и усваивая все, что необходимо знать о компании, которой она, наступит день, будет владеть.

Был один их тех лондонских дней, когда холодная сырость вползает прямо в мозг и сводит мышцы, погружая всех вокруг в летаргическое состояние и пессимизм. За окном лил дождь, тихий и неумолимый,