разыскивает королевская полиция и жандармы из аббатства Сен-Жермен? Вы понимаете, что означает это обвинение меня в соучастии?

— Мне не пришло бы в голову выдумать подобную историю, — энергично вмешался в разговор Арно. — Рана, которую он мне нанес, ясно говорит о том, что мы жестоко бились друг с другом.

— Ну и что? Эту рану вы с одинаковым успехом могли заполучить в какой-нибудь студенческой потасовке, далеко отсюда. Позвольте мне также спросить вас, что вы намеревались делать в моем доме, даже не предупредив меня о своем приходе? Разве вам не было известно, что я в тот час была приглашена на обед к вашей сестре?

— Я этого не знал.

— Кто поверит в это, Арно?

Она вновь рассмеялась, как всегда искусно показывая зубы, словно готовая укусить собака.

— Как бы то ни было, я, видите ли, должно быть, это предчувствовала, так как, расставшись с моими хозяевами, подчиняясь какому-то инстинкту, побуждавшему меня вернуться сюда раньше намеченного времени, пошла напрямик, чтобы узнать, что происходит в моем доме.

— Лучше скажите, чтобы вернуться в общество Артюса, который должен был подыхать от скуки в полном одиночестве в этом забытом Богом месте!

Этьен нервничал. Матильда положила на его руку свою.

— Ноги Артюса не было в этом доме! — заявила дочь Изабо. — Если бы он сюда явился, мне тут же сказали бы об этом!

— Если все то, что вы говорите, правда, то кто мог бы мне тогда нанести эту рану, от которой мне приходится страдать? — повторил Арно.

— Это мне неизвестно! Мало ли кто! Что я знаю, так это то, что этого не мог сделать Артюс под этой крышей, поскольку он здесь никогда не был!

Матовое лицо Арно побагровело от гнева, глаза его метали молнии.

— Знаете ли вы, Гертруда, что в открытую насмехаться над правосудием столь же опасно, как и неприлично?

— Я ни над кем не насмехаюсь, упаси Бог! Я говорю, повторяю, чистую правду.

— Ладно, хватит! — не вытерпел сержант. — Чем больше вы спорите, тем больше запутывается дело! Не знаю, что и подумать об этой истории!

— Но, — запротестовал ювелир, — мой сын по собственной инициативе отправился с повинной, считая себя убийцей, к отцу аббату в Сен-Жермен-де-Пре! Вы же хорошо понимаете, что, если только он не сумасшедший, он не сделал бы этого без достаточных оснований!

— Ну… да, вы рассуждаете здраво, — согласился сержант, смущенно потирая своими крупными пальцами плохо выбритую щетину бороды.

— Видите ли вы здесь хоть малейший след присутствия мужчины в этом доме? — с апломбом спросила в свою очередь Гертруда.

— Да нет…

— Вот и прекрасно. Ничто не подтверждает того, что здесь когда-либо был хоть один, если не считать утверждений какого-то студента, который вполне мог быть пьян, когда ему показалось, что он видел здесь то, что происходило где-то в другом месте.

— Арно вообще не пьет, — степенно заметила Матильда, до того не вступавшая в разговор.

— Вам не хуже чем мне известно, что нет в природе студента, который не позволил бы себе пропустить время от времени пару лишних кружек. И он был бы не первым, у кого вино вызывало бы видения.

— Довольно! — внезапно оборвал ее сержант, которому явно надоела эта перебранка. — Клянусь всеми святыми, ваши речи — чистое вранье! Я не понимаю ничего из того, о чем вы говорите. Для очистки совести я прикажу своим людям обыскать дом, но не строю никаких иллюзий в отношении результатов обыска! Бьюсь об заклад, что они не найдут никого и ничего!

Во время обыска никто в зале не нарушил молчания. Каждый ждал. Очень скоро жандармы вернулись ни с чем.

— Я так и думал, — проговорил сержант. — Мудрено будет докопаться до истины. Ясно одно: нет трупа, нет и преступника, и меня побеспокоили напрасно. Я подам рапорт господину бальи аббатства. Ему лучше знать, как поступить.

— Я должен идти с вами? — спросил Арно.

— Вовсе нет. Если вы понадобитесь, вас вызовут. Всем привет!

Собрав жандармов, он вышел. После их ухода воцарилось враждебное молчание. Этьен, размышлявший в тишине, внезапно расправил плечи. Это был обычный для него жест человека, поправляющего груз на своей спине.

— Прежде чем покинуть этот дом, — сказал он с суровым видом, — теперь, когда сержант ушел, поговорим начистоту. Я должен сказать вам, Гертруда, две вещи: прежде всего для меня ясно, что у моего сына не было никакого видения и что он рассказал то, что в действительности видел, а именно Артюса, вот здесь, в час обеда; и второе — я считаю, что вы явно замешаны в последствиях хулиганского нападения, жертвами которого оказались мои дочери. В сочетании эти два факта дают основание для тяжких обвинений против вас, и никто не взялся бы это отрицать. Если вы, а я в этом уверен, хладнокровно спрятали у себя в доме человека, повинного в нашем несчастье, если вы затем помогли ему, раненному, бежать от преследующего его правосудия, если вы, заметя его следы, вернулись сюда с намерением нас одурачить, посмеяться над нами, то знайте, что играете в опасную игру, в которой не долго будете занимать самую сильную позицию! Я разоблачу вас, это я вам говорю, и вам придется заплатить, и заплатить дорого, и за ваше соучастие, и за ваше вызывающее запирательство!

Несмотря на всю ее смелость и готовность к сопротивлению, поведение Гертруды говорило о том, что слова Этьена произвели на нее должное впечатление.

— Вы меня не запугаете! — тем не менее отрезала она, оставаясь верной своей системе обороны. — На чем основываете вы свои обвинения? Никто не видел меня в компании того, о ком вы говорите, по той простой причине, что он никогда ко мне не приходил. Что же касается утверждений Арно, то это просто чистая клевета! Не знаю, что является тому причиной — вино или же неприязнь, но знаю одно: в этом нет ни одного слова правды!

— Вы забываетесь, Гертруда, ибо всем известно, что я в рот не беру вина, и вы должны догадываться, что моя семья, наши друзья, знающие о моей ране и о повинной, с которой я пришел к отцу аббату, без колебаний встанут на мою сторону, а не на вашу.

Арно говорил словно объятый каким-то мрачным пламенем, от которого лицо его потемнело, а взгляд стал жестким.

— К чему вся эта ложь? — продолжал он. — Почему вы ведете себя по отношению к нам, своим родственникам, как враг? Почему?

— Мне нечего вам сказать, — проговорила побледневшая Гертруда, направляясь к двери, которую и открыла резким толчком, — и вообще нам больше не о чем разговаривать.

— Не совсем! Не забудьте передать Артюсу, когда его увидите, что я готов встретиться с ним там, где и когда он этого пожелает. Ничто не кончено между нами, пока он дышит тем же воздухом, что и я!

— Как вы можете требовать от меня, чтобы я передала что-то человеку, совершенно для меня незнакомому! — прошипела Гертруда; кожу на ее лице словно стянуло от злости. — Я не знаю, где он, говорю же я вам! О! Ну, с меня хватит. Уходите! Убирайтесь отсюда!

Дверь за Брюнелями закрылась. Оставшись одна, Гертруда вытерла рукой слезы, которые теперь, когда ее уже не могли видеть, хлынули по щекам. Но ее охватило смятение, рыданья усилились, она бросилась на постель, зарылась головой в подушки и дала волю нервному припадку, потрясавшему ее, как ветку дерева на сильном ветру.