Ей был ниспослан еще один знак. Кто-то снова помогал ей удерживаться на пути мудрости. Как и все предыдущие, это такое явное свидетельство внимания твердо направляло ее по пути безоговорочного отказа от себя.

«Да будет так! Да сбудется Твоя воля, Господи! Не моя, которая так легко сбивается с пути истинного, а Твоя, единственно Твоя!»

Матильда вздохнула. Пальцы ее, державшие нагрудник, который она вышивала яркими разноцветными шелковыми нитками, машинально продолжали свою работу, мысли же были далеко.

Наступило более прохладное время. Грозы, несколько дней следовавшие одна за другой, наконец-то освежили воздух. Дожди разбудили мощные ароматы, подымавшиеся от размокшей земли, благоухали июньские розы, вновь зазеленевшая трава, пошли в рост овощи на огороде, лекарственные травы в саду. Эти возбуждавшие чувственность запахи волновали Матильду, разжигали в ней страстные желания, которым не суждено было исполниться и которые следовало строго контролировать.

В эту субботу накануне Троицына дня, уже к четырем часам, раньше чем обычно вернувшись с ярмарки в Ланди, где они оставили учеников на попечение Бертрана, Этьен и его супруга прежде всего почувствовали необходимость немного отдохнуть от дневных забот, от пыли, от сутолоки и шума ярмарки. Сидя рядом на каменной скамье у бассейна, они мирно беседовали под легкими ветвями орешника. Их объединяло чувство передышки, согласия, возобладавшее над обычными их проблемами. Как и ожидала с самого начала Матильда, испытание, которое они вместе проходили, наконец-то их сблизило.

— Да, дорогая, скоро мы станем дедушкой и бабушкой!

Этьен положил на руку жены свою.

— В моем возрасте это совершенно нормально. В вашем рановато, конечно, хотя и довольно распространено. Вы будете молодой и красивой бабушкой, милая, что ж, это неплохо! Не думаю, что вам стоило об этом жалеть. Внуки будут любить вас. Это так восхитительно!

Порывистым жестом юнца ювелир поднес к губам ее пальцы и благоговейно их поцеловал.

Матильда улыбнулась с видом снисходительного согласия. Выражение, в котором Этьен уловил радость и не увидел ни тени меланхолии, ощутил согласие, дышавшее мудростью и ясностью, без всякой иронии, озарило любимое им лицо.

— Вы всегда смотрите на меня глазами любви, мой друг! Верьте, что я отдаю должное этому постоянству. Однако внуки наши будут смотреть на меня совершенно по-другому. Хочу я того или нет, став, как вы говорите, молодой бабушкой, для них я буду самой старой из женщин в доме.

— Вы забываете свою собственную бабушку и ее восемьдесят лет.

— Когда дети Флори дорастут до понимания того, что такое молодость или старость, моей бабушки, вероятно, уже не будет с нами. И печальная привилегия старейшей в семье достанется мне!

— Слава Богу, до этого еще далеко! А вы, моя дорогая, так же свежи, как и десять лет назад.

— Мне стукнуло уже тридцать пять, Этьен!

— Но не сорок же, когда женщин допускают в услужение духовенству, насколько я знаю! Вы не должны забывать, что вы остаетесь неизменно красивой женщиной!

«Что мне с того? — подумала Матильда, которую снова колыхнул прилив плотского волнения. — Что мне с того, если во всех логично вытекающих из этого радостях мне отказано?»

Однако со времени отъезда Гийома она почувствовала некоторое облегчение, стала спокойнее, влечение в ней пробуждалось реже. Следовало, разумеется, учитывать и веяния жаркого и томившего мая, да и внимание мужа, этот призыв возрождавшейся любви. Предстояла новая борьба! Нельзя допустить, чтобы Этьен в ней сомневался, он и так страдал слишком много.

— Я сделаю все от меня зависящее, чтобы как можно дольше оставаться привлекательной, мой друг, чтобы делать вам честь, — решительно сказала она, силясь сохранить шутливый тон. — Это вопрос кокетства.

— Когда я думаю о вас, а думаю о вас я постоянно, и вы это знаете, дорогая, — продолжал метр Брюнель доверительным тоном, — я вижу вас в синем цвете, словно через дивный камень аквамарин, прозрачный, как вода, словно все ваше существо отражается в ваших глазах, как будто напоенных лазурью.

— Восхитительная мысль, Этьен, она мне нравится, как нравится ваш вкус и знание драгоценных камней. Спасибо за нее и за то, что вы мне ее поведали. Я буду часто вспоминать об этом.

Таков он был! Способный на исполненную самого искреннего внимания нежность и на самые несправедливые грубости, ранимый или, наоборот, способный ранить в зависимости от настроения, деликатный или полный сарказма, то добрый, то агрессивный. Матильда привыкла к этим скачкам настроения, к этому изменчивому поведению. Она знала, что, несмотря на эти перепады, в глубине души ее мужа хранилось чувство безусловной, всеобъемлющей привязанности к ней, которое исчезнет только вместе с ним.

— Мы шагаем к старости, опираясь друг на друга, мой дорогой, — сказала она, подавляя вздох. — Если Кларанс выздоровеет, на что надеется господин Вив, нас ждут, возможно, какие-то непредвиденные радости. Почему бы этому будущему ребенку Флори не стать одной из них?

Диалог супругов прервал стук тяжелой двери во дворе, закрывшейся за кем-то, лай собак, звуки шагов. Тут же появился слуга, за которым следовал каноник Клютэн. Дядя Матильды приближался широкими шагами, вздымавшими полы его черной рясы, как если бы ее поддувал ветер. Естественная доброжелательность, всегда освещавшая аскетические черты его лица, казалась омраченной какой-то заботой.

— Храни вас Бог, дядя.

— Да поможет он и вам, племянница.

Для них одних эти несколько слов прозвучали сигналом тревоги. Визит каноника, редкий и в обычное время, был еще более неожиданным в канун Троицына дня, когда священнослужители были заняты подготовкой к завтрашним службам. Что он значил?

Матильда почувствовала, как сильно заколотилось ее сердце.

— У вас озабоченный вид, дядя, — заметила она с тревогой. — Мы можем узнать почему?

— Для этого я и пришел, дорогая, но, увы, моя миссия от этого не становится более приятной!

Этьен инстинктивно схватил руку жены, которую удерживал до этого момента лишь за пальцы, и она не поняла: то ли он хотел ее поддержать, то ли, наоборот, ухватиться за нее.

— Что случилось? — спросил он подергивающимися губами, что было у него признаком волнения и тревоги.

— Ужасная неприятность с вашим старшим сыном.

— Арно!

Лицо каноника казалось еще более худым, чем обычно, словно бы изменившимся изнутри.

— Он укрылся у меня, — с глубокой серьезностью проговорил каноник. — Он ранен. Я тут же оказал ему помощь и могу вас заверить, что он вне опасности. Ранение не серьезное. Гораздо серьезнее сама причина этой раны.

Он прервался, сжал губы и огляделся. — Ради Бога, дядя, что произошло?

— Я предпочел бы рассказать вам о том, что случилось, в каком-нибудь другом месте, а не здесь — подальше от любопытных ушей, которые в саду всегда могут оказаться рядом, — продолжал каноник. — Не пойти ли нам в дом?

— Поднимемся в нашу комнату, — предложила Матильда. — Там нам будет удобнее поговорить.

В распахнутые окна комнаты доносился обычный для дома шум и аромат растений, смешивавшийся с запахом дикой мяты, только что сорванной и устилавшей теперь пол.

Матильда указала канонику на свободный стул. Этьен сел на свой любимый, с высокой спинкой; его жена уселась на кровати с балдахином, покрытой той же фландрской тканью, из которой были сшиты и поднятые в этот час занавески на окнах.

— Арно ушел утром обедать к сестре, не сказав нам ничего особенного, — заявил метр Брюнель. — По нему не было видно, чтобы его что-то беспокоило. Скорее, он показался мне даже радостным. Что же все-таки произошло?

— Увы, племянник, все, что начинается со зла, никогда не приводит к добру, и вашего сына в свою очередь настиг удар, причина которого восходит к несчастью, от которого так пострадала его сестра.