«Что же теперь делать?» – думал Иван. Принимать валерьянку? Бросить читать и писать? Не обременять мозг новыми мыслями? Это невозможно. Проще повеситься. А больная совесть профессора Ржевского, столь легкомысленно переданная его незаконному сыну, жаждет покоя. Может кончиться тем, что Иван рехнется, а Ржевский не перенесет провала. Не только провала эксперимента – провала человеческого. Тут все ясно как день. Значит, чтобы не погубить Ржевского, надо выжить самому. А чтобы выжить самому, надо избавиться от недавнего прошлого Ржевского – заколдованный круг.

Иван подстерег Пашку Дубова у служебного входа. Тот шел с хозяйственной сумкой – из пакетов высовывались горлышки бутылок минеральной воды.

Дубов вовсе не удивился, увидев Ивана.

– Вы чего тогда не подошли? – сказал он. – Я же сразу вычислил. Вы – сын Сергея Ржевского. Точно? Удивительное сходство. Даже в манерах.

Иван не стал спорить. Потом они долго сидели на лавочке в Александровском саду. Дубов послушно отчитывался в экспедициях, в которых работал, даже рассказал о том, почему он женился недавно на студентке и как плохо это отразилось на его положении в музее, потому что его предыдущая жена, даже две предыдущие жены, работают там же. Дубов, оказывается, имеет плохое обыкновение влюбляться в экспедициях. И всерьез. Это вело к алиментам, что накладно при зарплате младшего научного, который так и не собрался защититься.

– А как Сергей? – спрашивал он время от времени, но Иван умело переводил разговор на дела экспедиционные, и Дубов послушно переходил к продолжению рассказа.

– Хотите летом с нами? – спросил он. – Мы будем недалеко, в Смоленской области. Я бы уехал на Дальний Восток, но Люсенька в положении, она возражает.

– Хочу, – сказал Иван.

– А Сережа, Сережа не соберется? Взял бы отпуск.

– Нет, он занят.

– А вы учитесь? Я даже не спросил.

– Я биолог, – сказал Иван.

– Я был убежден, что Сергей станет археологом. И выдающимся.

– Я его заменю, – сказал Иван.

– Хотя бы на месяц, во время отпуска, – согласился Дубов. – Я буду рад. Я очень любил Сережу. Жаль, что наши пути разошлись. А он не будет возражать?

– Наверное, будет, – сказал Иван.

– Он против того, чтобы вы отвлекались, да?

– Против.

– А вас тянет?

– Я нашел коллекцию отца. И у меня такое чувство, что собирал ее я сам. У меня нет такого чувства по отношению к другим делам отца.

– А мой отец хотел, чтобы я стал юристом, – сказал Дубов. – Но я был упрям. Я сказал ему, что нельзя из сына делать собственное продолжение.

– Почему? – заинтересовался Иван.

– Потому что отец не может знать, какое из продолжений правильное. В каждом человеке заложено несколько разных людей. И до самого конца жизни нельзя сказать, кто взял верх. Я убежден, что Сережа мог стать хорошим археологом. Но стал хорошим биологом. Мы с вами не знаем, когда и что случилось в его жизни, что заставило его на очередном жизненном распутье взять вправо, а не влево. А может, ему до сих пор иногда бывает жалко, что он не забирается утром в пыльный раскоп, не берет кисть и не начинает очищать край глиняного черепка. Кто знает, что за этой полоской глины? Может, громадный Будда, которого откопал Литвинский? Может, неизвестный слой Трои? Может быть, целая эпоха в жизни человечества, открытие которой сделает нас вдвое богаче... Господи! – Дубов поглядел на часы и расстроился. – Люсенька мне буквально оторвет голову. У нее завтра семинар, а я еще обед не приготовил. Запишите мой телефон.

Есть с утра не хотелось. Иван напился прямо из кофейника холодного вчерашнего кофе, с тоской поглядел на стопку новых журналов. Тут его вызвал Ржевский.

Иван подумал, что Ржевский за последние недели заметно осунулся.

– Смотри, – сказал он, подвигая через стол стопку медицинских отчетов.

– Это то, о чем пациенту знать не положено. Но ты активно занимаешься самоуничтожением.

В отчетах не было ничего нового. Правда, есть некоторый регресс. Такое впечатление, что он старик, у которого барахлят различные системы.

– Физиологически я тебя обгоняю, – сказал Иван равнодушно.

– Созываем консилиум. Наверное, переведем тебя в клинику.

– Там я точно загнусь, – сказал Иван.

– Но ты сам не хочешь себе помочь.

– В клинике они могут лечить то, что им знакомо. А я только кажусь таким же, как другие люди.

– Ты устроен, как другие люди.

– Не верю. Каждый человек запрограммирован на определенную продолжительность жизни. Хотя бы приблизительно. Возможно, программа эта отрабатывается в утробе матери. Ты тоже не знаешь, как эта система действует. Все эти годы ты гнал себя к практическому результату. На философскую сторону дела взглянуть не удосужился.

– На философскую? – спросил Ржевский раздраженно. – А может, на мистическую?

В кабинет заглянула Гурина подписать бумаги о питании для новых обезьян. Ржевский подписал, не читая.

– О чем мы говорили? – спросил он, когда Гурина ушла.

– О том, что ты, отец, боишься провала эксперимента больше, чем моего разрушения. Не бойся, независимо от конечного результата эксперимент великолепен. Ты все делал точно.

– Балбес! Ты же мой сын.

– Ты давно это понял?

– Помнишь, ты заходил ко мне на днях, копался на антресолях в старых черепках? Я очень не хотел, чтобы ты уходил.

– Я снова видел Дубова. Он обещает взять меня в экспедицию. Тебя тоже звал. Он до сих пор убежден, что ты стал бы великим археологом.

– Может быть. Только это скучно.

– Мне так не кажется.

– В твоем возрасте я еще жалел иногда, что сижу в лаборатории. Это у нас общее детское увлечение.

– А если для меня это важно и сейчас?

– Не отвлекайся. У нас есть проблемы и поважнее.

Иван пожал плечами. Если в самом деле человек должен всю жизнь выбирать дороги, то отец очень далеко ушел по своей. И уже не может понять, что проблема выбора на распутье, решенная им, может быть не решена Иваном до конца.

– Ты авторитарнее меня, – сказал Иван. – Перед тобой серия задач. Это и есть твоя жизнь. Решил одну, решаешь другую, и самочувствие подопытных кроликов тебя не волнует.

– Самоуничижение паче гордыни.

– Я не о себе, отец.

Иван встал, подошел к окну. Снег сохранился только под деревьями и в тени, за домом. Над белыми домами у горизонта шли высокие пушистые облака. Таких зимой не бывает. Если утром лечь в степи и смотреть в небо, то очень интересно следить, как они переливаются, меняя форму, и мысленно угадывать эти изменения, представляя себя небесным скульптором.

– О ком же? – услышал он настойчивый голос отца. – О ком же? Ты меня слышишь?

– О твоем давнем эксперименте. С Лизой. Тогда, тридцать лет назад, Виктор сказал тебе, что ты должен