приступы его прошли и Латунские примирились с мыслью, что племянник Миша погиб, житейские соображения овладели мужем и женой.

Решено было Максиму Максимовичу ехать. Латунские являлись единственными наследниками Берлиоза. Во-первых, нужно было Мишу похоронить, или, по крайней мере, принять участие в похоронах. Второе: вещи.

Но самое главное заключалось в квартире. Дразнящая мысль о том, что, чем чёрт не шутит, вдруг удастся занять в качестве ближайших родственников освободившуюся квартиру, положительно захлестнула Латунского. Он понимал, как умный и опытный человек, что это чрезвычайно трудно, но житейская мудрость подсказывала, что с энергией и настойчивостью удавались иногда вещи и потруднее.

На следующий же день, 23-го, Латунский сел в мягкий вагон скорого поезда и утром 24-го уже был у ворот громадного дома №10 по Садовой улице.

Пройдя по омытой вчерашней грозой асфальтовой площади двора, Латунский подошёл к двери, на которой была надпись «Правление», и, открыв её, очутился в не проветриваемом никогда и замызганном помещении.

За деревянным столом сидел человек, как показалось Латунскому, чрезвычайно встревоженный.

– Председателя можно видеть? – осведомился Латунский.

Этот простой вопрос почему-то ещё более расстроил тоскливого человека. Кося отчаянно глазами, он пробурчал что-то, как с трудом можно было понять, что-то о том, что председателя нету.

– А он на квартире?

Но человек пробурчал что-то, выходило, что и на квартире председателя нету.

– Когда придёт?

Человек вообще ничего не сказал, а поглядел в окно.

– Ага, – сказал умный Латунский и попросил секретаря.

Человек побагровел от напряжения и сказал, что и секретаря нету тоже, что неизвестно когда придёт и что он болен.

– А кто же есть из правления? – спросил Латунский.

– Ну я, – неохотно ответил человек, почему-то с испугом глядя на чемодан Латунского, – а вам что, гражданин?

– А вы кто же будете в правлении?

– Казначей Печкин, – бледнея, ответил человек.

– Видите ли, товарищ, – заговорил Латунский, – ваше правление дало мне телеграмму по поводу смерти моего племянника Берлиоза.

– Ничего не знаю. Не в курсе я, товарищ, – изумляя Латунского своим испугом, ответил Печкин и даже зажмурился, чтобы не видеть телеграммы, которую Латунский вынул из кармана.

– Я, товарищ, являюсь наследником покойного писателя, – внушительно заговорил Латунский, вынимая и вторую киевского происхождения бумагу.

– Не в курсе я, – чуть не со слезами сказал странный казначей, вдруг охнул, стал белее стены в правлении и встал с места.

Тут же в правление вошёл человек в кепке, в сапогах, с пронзительными, как показалось Латунскому, глазами.

– Казначей Печкин? – интимно спросил он, наклоняясь к Печкину.

– Я, товарищ, – чуть слышно шепнул Печкин.

– Я из милиции, – негромко сказал вошедший, – пойдёмте со мной. Тут расписаться надо будет. Дело плёвое. На минутку.

Печкин почему-то застегнул толстовку, потом её расстегнул и пошёл беспрекословно за вошедшим, более не интересуясь Латунским, и оба исчезли.

Умный Латунский понял, что в правлении ему больше делать нечего, подумал: «Эге-ге!» – и отправился на квартиру Берлиоза. Он позвонил, для приличия вздохнув, и ему тотчас открыли. Однако первое, что удивило дядю Берлиоза, это было то обстоятельство, что ему открыл неизвестно кто: в полутёмной передней никого не было, кроме здоровеннейших размеров кота чёрного цвета. Латунский огляделся, покашлял. Впрочем, дверь из кабинета открылась и из неё вышел некто в треснувшем пенсне. Без всяких предисловий вышедший вынул из кармана носовой платок, приложил его к носу и заплакал. Дядя Берлиоза удивился.

– Латунский, – сказал он.

– Как же, как же! – тенором заныл вышедший Коровьев, я сразу догадался.

– Я получил телеграмму, – заговорил дядя Берлиоза.

– Как же, как же, – повторил Коровьев и вдруг затрясся от слёз, – горе-то, а? Ведь это что же такое делается, а?

– Он скончался? – спросил Латунский, серьёзнейшим образом удивляясь рыданиям Коровьева.

– Начисто, – прерывающимся от слёз голосом ответил Коровьев, – верите, раз! – голова прочь! Потом правая нога – хрусть, пополам! Левая нога – пополам! Вот до чего эти трамваи доводят.

И тут Коровьев отмочил такую штуку: не будучи в силах совладать с собой, уткнулся носом в стену и затрясся, видимо будучи не в состоянии держаться на ногах от рыданий.

«Однако какие друзья бывают в Москве!» – подумал дядя Берлиоза.

– Простите, вы были другом покойного Миши? – спросил он, чувствуя, что и у него начинает щипать в горле.

Но Коровьев так разрыдался, что ничего нельзя было понять, кроме повторяющихся слов «хрусть и пополам!». Наконец Коровьев вымолвил с большим трудом:

– Нет, не могу, пойду приму валерианки, – и, повернув совершенно заплаканное лицо к Латунскому, добавил:

– Вот они, трамваи.

– Я извиняюсь, вы дали мне телеграмму? – осведомился Латунский, догадываясь, кто бы мог быть этот рыдающий человек.

– Он, – сказал Коровьев и указал пальцем на кота.

Латунский вытаращил глаза.

– Не в силах, – продолжал Коровьев, – как вспомню!.. Нет, я пойду, лягу в постель. А уж он сам вам всё расскажет.

И тут Коровьев исчез из передней.

Латунский, окоченев, глядел то на дверь, за которой он скрылся, то на кота. Тут этот самый кот шевельнулся на стуле, раскрыл пасть и сказал:

– Ну, я дал телеграмму. Дальше что?

У Латунского отнялись и руки и ноги, в голове закружилось, он уронил чемодан и сел на стул напротив кота.

– Я, кажется, русским языком разговариваю? – сказал кот сурово, – спрашиваю: дальше что?

Что дальше – он не добился, Латунский не дал никакого ответа.

– Удостоверение, – сказал кот.

Ничего не помня, ничего не соображая, не спуская глаз с горящих в полутьме зрачков, Латунский вынул паспорт и мёртвой рукой протянул его коту.

Кот, не слезая со стула, протянул пухлую лапу к подзеркальному столику, взял с него большие очки в роговой оправе, надел их на морду, от чего сделался ещё внушительнее, чем был, и вооружился паспортом Латунского.

«Упаду в обморок», – подумал Латунский. И расслышал, что где-то сдавленно рыдает Коровьев.

– Каким отделением милиции выдан? – спросил кот, сморщившись и всматриваясь в страницу.

Ответа не последовало.

– Двенадцатым, – сам себе сказал кот, водя пальцем по паспорту, который он держал кверху ногами, – ну да, конечно, конечно, двенадцатым. Известное отделение! Там кому попало выдают. Ну да ладно, доберутся когда-нибудь и до них. Попался б ты мне, выдал бы я тебе паспорт!

Кот рассердился и паспорт швырнул на пол.

– Похороны отменяются, – добавил он.