– Нет, игемон, он не был многословен на этот раз. Единственно, что он сказал, – это что
– К чему это было сказано? – услышал гость треснувший внезапно голос.
– Этого нельзя было понять. Он вообще вёл себя странно, как, впрочем, и всегда.
– В чём странность?
– Он улыбался растерянной улыбкой и всё пытался заглянуть в глаза то одному, то другому из окружающих.
– Больше ничего? – спросил хриплый голос.
– Больше ничего.
Прокуратор стукнул чашей, наливая гостю и себе вина.
После того как чаши были осушены, он заговорил.
– Дело заключается в следующем. Хотя мы и не можем обнаружить каких-либо его поклонников или последователей, тем не менее ручаться, что их совсем нет, никто не может.
Гость внимательно слушал, наклонив голову.
– И вот, предположим, – продолжал прокуратор, – что кто-нибудь из тайных его последователей овладеет его телом и похоронит. Нет сомнений, это создаст возле его могилы род трибуны, с которой, конечно, польются какие-либо нежелательные речи.
Эта могила станет источником нелепых слухов. В этом краю, где каждую минуту ожидают мессию, где головы темны и суеверны, подобное явление нежелательно. Я слишком хорошо знаю этот чудесный край!
Поэтому я прошу вас немедленно и без всякого шума убрать с лица земли тела всех трёх и похоронить их так, чтобы о них не было ни слуху ни духу.
Я думаю, что какой-нибудь грот в совершенно пустынной местности пригоден для этой цели. Вам это виднее, впрочем.
– Слушаю, игемон, – отозвался гость и встал, говоря, – ввиду сложности и ответственности дела, разрешите мне ехать немедленно.
– Нет, сядьте, – сказал Пилат, – есть ещё два вопроса. Второй: ваши громадные заслуги, ваша исполнительность и точность на труднейшей работе в Иудее заставляют меня доложить о вас в Риме. О том же я сообщу и наместнику Сирии. Я не сомневаюсь в том, что вы получите повышение или награду.
Гость встал и поклонился прокуратору, говоря:
– Я лишь исполняю долг императорской службы.
– Но я хотел просить вас, если вам предложат перевод отсюда, отказаться от него и остаться здесь. Мне не хотелось бы расстаться с вами. Пусть наградят вас каким-нибудь иным способом.
– Я счастлив служить под вашим начальством, игемон.
– Итак, третий вопрос, – продолжал прокуратор, – касается он этого, как его… Иуды из Кериафа.
Гость послал прокуратору свой взгляд и как всегда убрал его.
– Говорят, что он, – понизив голос, говорил прокуратор, – что он деньги получил за то, что так радушно принял у себя этого безумного философа.
– Получит, – негромко ответил гость.
– А велика ли сумма?
– Этого никто знать не может, игемон.
– Даже вы? – изумлением своим выражая комплимент, сказал игемон.
– Даже я, – спокойно ответил гость, – но что он получит деньги сегодня вечером, это я знаю.
– Ах, жадный старик, – улыбаясь заметил прокуратор, – ведь он старик?
– Прокуратор никогда не ошибается, – ответил гость, – но на сей раз ошибся. Это молодой человек.
– Скажите. У него большая будущность, вне сомнений.
– О, да.
– Характеристику его можете мне дать?
– Трудно знать всех в этом громадном городе.
– А всё-таки?
– Очень красив.
– А ещё?
– Так, так, так. Итак, вот в чём дело: я получил сведения, что его зарежут этой ночью.
Тут гость открыл глаза и не метнул взгляд, а задержал его на лице прокуратора.
– Я не достоин лестного доклада прокуратора обо мне, – тихо сказал гость, – у меня этих сведений нет.
– Вы – достойны, – ответил прокуратор, – но это так.
– Осмелюсь спросить – от кого эти сведения?
– Разрешите мне покуда этого не говорить, – ответил прокуратор, – тем более что сведения эти случайны, темны и недостоверны. Но я обязан предвидеть всё, увы, такова моя должность, а пуще всего я обязан верить своему предчувствию, ибо никогда ещё оно меня не обманывало.
Сведение же заключается в том, что кто-то из тайных друзей Га-Ноцри, возмущённых поступком этого человека из Кериафа, сговариваются его убить, а деньги его подбросить первосвященнику с запиской: «Иуда возвращает проклятые деньги».
Три раза метал свой взор гость на прокуратора, но тот встретил его, не дрогнув.
– Вообразите, приятно ли будет первосвященнику в праздничную ночь получить подобный подарок? – спросил прокуратор, нервно потирая руки.
– Не только неприятно, – почему-то улыбнувшись прокуратору, сказал гость, – но это будет скандал.
– Да, да! И вот, я прошу вас заняться этим делом, – сказал прокуратор, – то есть принять все меры к охране Иуды из Кериафа.
– Приказание игемона будет исполнено, – заговорил он, – но я должен успокоить игемона; замысел злодеев чрезвычайно трудно выполним. Ведь подумать только: выследить его, зарезать, да ещё узнать сколько получил, да ухитриться вернуть деньги Каиафе! Да ещё в одну ночь!
– И тем не менее его зарежут сегодня! – упрямо повторил Пилат, – зарежут этого негодяя! Зарежут!
Судорога прошла по лицу прокуратора, и опять он потёр руки.
– Слушаю, слушаю, – покорно сказал гость, не желая более волновать прокуратора, и вдруг встал, выпрямился и спросил сурово:
– Так зарежут, игемон?
– Да! – ответил Пилат, – и вся надежда только на вас и вашу изумительную исполнительность.
Гость обернулся, как будто искал глазами чего-то в кресле, но не найдя, сказал задумчиво, поправляя перед уходом тяжёлый пояс с ножом под плащом:
– Я не представляю, игемон, самого главного: где злодеи возьмут деньги. Убийство человека, игемон, – улыбнувшись, пояснил гость, – влечёт за собою расходы.
– Ну, уж это чего бы ни стоило! – сказал прокуратор, скалясь, – нам до этого дела нет.
– Слушаю, – ответил гость, – имею честь…
– Да! – вскричал Пилат негромко, – ах, я совсем и забыл! Ведь я вам должен!..
Гость изумился:
– Помилуйте, прокуратор, вы мне ничего не должны.
– Ну, как же нет! При въезде моём в Ершалаим толпа нищих… помните… я хотел швырнуть им деньги… у меня не было… я взял у вас…
– Право, не помню. Это какая-нибудь безделица…
