Я потер полотенцами ей между грудей. Ничего. Не шевелится. Я сдался.
Надо будет как-то переправлять обратно ее тело. Надо будет объяснять ее матери. Ее мать меня возненавидит.
Мы приземлились. Люди повставали и выстроились на выход. Я сидел на месте. Я тряс и щипал Тэмми.
– Уже Нью-Йорк, Рыжая. «Гнилое Яблоко». Приди в себя. Кончай это говнидло.
Стюардесса вернулась и потрясла Тэмми:
– Дорогуша, в чем дело?
Тэмми начала реагировать. Она пошевельнулась. Затем открылись глаза. Все дело в
Тэмми извлекла зеркальце и начала причесываться. Стюардесса потрепала ее по плечу. Я встал и вытащил платья с багажной полки. Бумажные пакеты тоже там лежали. Тэмми все смотрелась в зеркальце и причесывалась.
– Тэмми, мы уже в Нью-Йорке. Давай выходить.
Она задвигалась быстро. Мне достались оба пакета и платья. Она пошла по проходу, виляя задницей. Я пошел следом.
61
Наш человек был на месте и встречал нас, Гэри Бенсон. Он водил такси и тоже писал стихи. Очень жирный, но, по крайней мере, не выглядел поэтом, не походил на Норт-Бич, или там на Ист-Виллидж, или на учителя английского, и от этого было легче, потому что в Нью-Йорке в тот день стояла ужасная жара, почти 110 градусов. Мы получили багаж и сели в машину Гэри, не в такси, и он объяснил нам, почему иметь машину в Нью-Йорке – почти что без толку. Поэтому здесь так много такси. Он вывез нас из аэропорта, и повел машину, и заговорил, а шоферы Нью-Йорка – совсем как сам Нью-Йорк: ни один не уступит ни пяди и всем плевать. Ни сострадания, ни любезности: бампер к бамперу – и вперед. Ясное дело: уступивший хоть дюйм устроит дорожную аварию, беспорядок, убийство. Машины потекли по дороге сплошь, будто какашки в канализации. Видеть это было дивно, и никто из водителей не злился, они просто смирились с фактами.
Гэри же
– Если ты не против, я б хотел записать тебя для радио, интервью сделаем.
– Хорошо, Гэри, скажем, завтра после чтения.
– Сейчас я вас отвезу к координатору по поэзии. У него все схвачено. Он покажет, где вы остановитесь и так далее. Его зовут Маршалл Бенчли, и не говори ему, что я тебе сказал, но я всеми печенками его ненавижу.
Мы ехали дальше, а потом увидели Маршалла Бенчли, стоявшего перед шикарным особняком из песчаника. Стоянка запрещена. Бенчли прыгнул в машину, и Гэри моментально отъехал. Бенчли выглядел как поэт – поэт с личным источником дохода, никогда не зарабатывавший себе на хлеб: это бросалось в глаза. Он жеманничал и ломил – галька, а не человек.
– Мы отвезем вас туда, где будете жить, – сказал он.
И гордо продекламировал длинный список лиц, останавливавшихся в моем отеле. Кое-какие имена я узнавал, прочие нет.
Гэри заехал в зону высадки перед отелем «Челси». Мы вышли. Гэри сказал:
– Увидимся на чтении. И до встречи завтра.
Маршалл завел нас внутрь, и мы подошли к администратору. «Челси» явно мало что собой представлял – наверное, оттуда и шарм.
Маршалл обернулся и вручил мне ключ:
– Номер тысяча десять, бывшая комната Дженис Джоплин.[10]
– Спасибо.
– В тысяча десятом останавливалось много великих артистов.
Он довел нас до крохотного лифта.
– Чтения в восемь. Мы заедем за вами в семь тридцать. Уже две недели как все билеты распроданы. Мы продаем стоячие, только тут нужно осторожнее – из-за пожарной охраны.
– Маршалл, где тут ближайшая винная точка?
– Вниз и сразу направо.
Мы попрощались с Маршаллом и поехали на лифте вверх.
62
В тот вечер на чтениях было горячо: их должны были проводить в церкви Святого Марка. Мы с Тэмми сидели там, где устроили гримерку. Тэмми нашла большое зеркало во весь рост, прислоненное к стене, и начала причесываться. Маршалл вывел меня на задний двор. Там у них кладбище. Маленькие бетонные надгробья сидели на земле, а в них врезаны надписи. Маршалл поводил меня и эти надписи показал. Перед чтениями я всегда волнуюсь, я очень напряжен и несчастен. И почти всегда блюю. Так и теперь. Я стравил на одну из могил.
– Вы только что облевали Питера Стюйвесанта,[11] – сказал Маршалл.
Я снова зашел в гримерную. Тэмми по-прежнему смотрелась в зеркало. Она рассматривала свое лицо и свое тело, но главным образом ее волновали волосы. Она собирала их на макушке, смотрела, как выглядит, а затем снова рассыпала.
Маршалл просунул голову в комнату.
– Пойдемте, они ждут!
– Тэмми не готова, – ответил я.
Потом она взгромоздила волосы на макушку и снова себя осмотрела. Потом их уронила. Потом встала вплотную к зеркалу и вгляделась в свои глаза.
Маршалл постучался, затем вошел:
– Пойдемте, Чинаски!
– Давай, Тэмми, пошли.
– Ладно.
Я вышел с Тэмми под боком. Они захлопали. Старая хрень имени Чинаски работала. Тэмми спустилась в толпу, а я начал читать. Много пива в ведерке со льдом. Старые стихи и новые стихи. Я не мог промазать. Я держал святого Марка за распятие.
63
Мы вернулись в 1010-й. Мне уже вручили чек. Я сказал внизу, чтобы нас не беспокоили. Мы с Тэмми сидели и выпивали. Я прочел 5 или 6 стихов о любви к ней.
– Они знали, кто я такая, – сказала она. – Я иногда хихикала. Так неудобно было.
Ну еще б не знали. Она вся блестела от секса. Даже тараканам, мухам и муравьям хотелось ее выебать.
В дверь постучали. Внутрь проскользнули двое: поэт и его женщина. Поэт был Морсом Дженкинсом из Вермонта. Его женщину звали Сэйди Эверет. С собой он принес четыре бутылки пива.
