попытается перейти границу. Все было зыбким, ненадежным. Он был уверен только в том, что не допустит, чтобы его арестовали.

Так Рауль доехал до Шомона и у моста сбавил ход. Как сказал жандарм, авария произошла где-то здесь. Правый бортик шоссе был невысок. Река казалась совсем рядом, если бы не табличка „Купание запрещено', она была бы просто очаровательна. Рауль уже издалека заметил следы бывшей драмы, он остановился. На месте, где „Триумф' сошел с дороги, лежало битое стекло. Вот тут, где взрыта трава, машина и перелетела через барьер и скатилась по другой стороне прямо на песчаный берег. На влажной земле видны еще следы ремонта дороги и глубокие колеи, ведущие к городу. Множество отпечатков ног уходило к реке. Дюваль подошел к воде, которая перекатывалась по камням, поднял ветку и забросил ее подальше. Она, медленно кружась, заскользила по течению.

Рауль попробовал воду рукой и счел ее холодной, потом закурил, подержал зажигалку в руке. Теперь он видел все. И что же?

Ему нужно запастись терпением надолго. Где-то в мозге Вероники разрушались обескровленные клетки. Рауль зависел теперь от столь малых вещей, что и под микроскопом их не всегда различишь. В голове его вертелся лишь один вопрос: сколько продлится эта мучительная игра? Он возвратился в гостиницу и позвонил в больницу.

– Состояние без изменений, – ответила медсестра. – Не волнуйтесь, месье Дюваль.

„ Завтра принесу цветы, – подумал он, – это как раз то, что должен сделать настоящий муж. А что сделает ее возлюбленный?'

Каждый день после полудня Дюваль появлялся в больнице. Он подходил к столику старшей медсестры, которая быстро сообщала ему: „Ночь прошла спокойно' или „Сегодня небольшая температура'. „Вчера к ней как-будто вернулось сознание. Ей дали успокаивающее'. Несколько раз ему попадался на дороге доктор Пеллетье, который собирался поехать обедать после операции. Тот, как всегда, был сдержан и скуп на новости. Он быстро сообщал о результатах артериографии, о фибринолизе, о тесте Бурштейна… для Дюваля все это был темный лес. „Все идет неплохо, – заключал доктор. – Но травма серьезная. Нужно избегать всяких волнений, потрясений…' Дюваль довольствовался тем, что наблюдал за Вероникой через слегка приоткрытую дверь.

– Можете подойти, – говорила Жанна, сиделка Вероники.

– Нет, нет, – протестовал Дювалв. – Доктор просил не доставлять ни малейшего волнения.

– Но она же спит.

– Потом, потом. Нужно ли ей что-нибудь?

– Пока нет. В чемодане было белье. Я положила его в шкаф.

– Спасибо.

– Через несколько дней, когда она начнет подниматься, ей понадобится домашний халат.

– Уже? Подниматься?

– Конечно! Но не для ходьбы.

Дюваль уходил на цыпочках. Он не спешил встретиться взглядом с Вероникой. Он знал, что скоро должен будет подойти к ней, ласково заговорить, проявить заботу, потому что все это произойдет при Жанне, которая так отзывчива и участлива к судьбе супругов. „Еще три дня, – говорила сестра, – ей снимут большую повязку, и вы увидите ее прежней. Какая радость! Представляю себя на вашем месте! Она, наверное, была красавицей! Я никогда не видела такого замечательного телосложения'. Он хотел было пожать плечами, но спохватился, сжал кулаки и, грустно улыбнувшись, изобразил подходящий случаю вздох, а как только вышел из больницы, бросился искать место, где бы выпить коньяку, чтобы переварить эту новость.

Он старался заполнить время каким-нибудь простым делом: например, читал описание происшествия, долго выбирал домашний халат для Вероники, а потом отложил покупку на другой день, звонил месье Джо: „Да, да, все идет неплохо, но нужно подумать о моей замене'. А дальше что? У него все равно оставалась еще куча времени. Он гулял вдоль Луары, смотрел на рыбаков, а голову сверлила одна мысль: „Допустим, она не сможет больше говорить, но есть и другие средства выражения… например, жесты, глаза, которые могут изобразить „да' и „нет'… Она ведь сможет дать понять, что не хочет меня видеть'…

Под любым незначительным предлогом Дюваль по нескольку раз звонил в больницу. Искал Жанну.

– Состояние прежнее. Она, как-будто, начинает понимать речь, но по-прежнему сонлива из-за медикаментов.

– Она каким-нибудь образом проявляет свои желания?

– Нет. Пока нет.

– Она знает, что находится в больнице? Помнит ли, что с ней случилось?

– Возможно… Спокойной ночи, месье Дюваль. Не волнуйтесь.

Спокойной ночи! Какой тут покой, когда стрижи горланят над крышами, а туристы спешат на террасы кафе! Дюваль бродил по улицам наугад. Иногда он останавливался и громко говорил: „В конце-концов мне наплевать! Мне наплевать!' Он честил Веронику, письмо, свой страх, все на свете! Он богат. Нельзя отнять у него эту радость! Только эта мысль и утешала его, давала ему короткую передышку, помогала переносить длинные дни ожидания, которые кончались пышными красками заката на горизонте. Луара вспыхивала огнями. Дюваль облокачивался о перила моста, и вечерний покой разливался в нем. Когда зажигались фонари, он шел обедать, выбирал длинные меню, уходил последним. Через три дня ему вернут жену. Еще три дня…

Он чувствовал слабость, пытался дозвониться до больницы. По телефону пытался объяснить Жанне, как он страдает.

– Бедный месье, – говорила Жанна. – Видно, ваши силы иссякли. Как это ужасно. Думаю, когда вы придете, вас будет ждать сюрприз. Мадам явно лучше. Сегодня она вышла из комы. Ее больше не лихорадит. Конечно, правосторонний паралич остается, но лицо приняло осмысленное выражение. Ее соседка по палате выписалась из больницы. Вы не будете больше стесняться говорить с женой. Я скажу ей