Они ехали в густом потоке машин, то и дело прерывавшим их многочасовой спор. Вероника даже остановилась на середине фразы, когда они поравнялись с тяжелым грузовиком, и договорила ее много времени спустя, дав Дювалю время собраться с мыслями.

Спавшее напряжение заставило их замолчать, так и не окончив ссоры, зревшей несколько месяцев. Во время спора они не глядели друг на друга, к тому же скорость была велика и не позволяла отвлекаться от дороги. Когда же „Триумф' с открытым верхом влетел в шумный и ветренный туннель, то слова и взаимные упреки пришлось просто выкрикивать. Время от времени какое-нибудь насекомое шлепалось в ветровое стекло кровянистым плевком, и тогда Вероника включала стеклоочиститель. Постепенно дорога пустела.

– Итак, я делаю из этого главный вывод.

Она заговорила первой, словно обращаясь к дороге, к медленно спускавшейся ночи, зажигавшей огни на грузовиках. Права была, конечно, она! Дюваль с болью осознавал, что во всем виноват он один. У него были отменные способности создавать неразбериху, подобно тому, как у других музыкальный или живописный талант. Ну, зачем, в самом деле зачем, он выбрал именно эту женщину! Почему?… Он отупел от шума и скорости. Жесткие, хлесткие слова вылетали сами собой. Нет, прежде он не был таким злым и стал им не без оснований.

– Я не жулик! – прокричал он.

Она рассмеялась и прибавила ход, чтобы обогнать машину с огромным катером-прицепом. Стрелка спидометра пересекла отметку 140.

– Ты должен был меня, по крайней мере, предупредить – сказала Вероника.

– Но я повторяю, черт возьми, что у меня не было времени!

– Но позвонить-то всегда можно.

– Да?… Позвонить?… Но куда? Может ты сообщила, где тебя найти в Париже?

И не преминул добавить:

– Разве кто-нибудь знает, где ты бываешь. Тут она повернулась к нему:

– Что это значит?

– А это значит, что стоит тебе покинуть Канн, как ты словно проваливаешься куда-то…

– Выходит, я обманываю тебя? Так?

– А почему бы и нет?

Она так резко затормозила, что Дюваль едва успел ухватиться за приборную доску.

– Что ты задумала?

– Ты мне сейчас объяснишь, мой дорогой, как это я изменяю тебе!

Машина ехала теперь в пределах 70, от этого стало жарко.

– Ну, ладно, валяй! Говори!

Дюваль провел ладонью по глазам и скулам. Спокойствие! Только спокойствие!

– Ты мне разрешила пользоваться твоим счетом, – сказал он.

– Я не вижу связи.

– Погоди! Вначале все, что принадлежало тебе, принадлежало и мне, а все мое – тебе?

– У тебя ничего нет.

– Допустим! – сказал Дюваль терпеливо. – Но это не мешает мне пользоваться правом на эти деньги? Так или нет?

Она пожала плечами.

– А теперь – продолжил он, – ты из меня делаешь вора. Я не вижу, почему бы мне тебя и не обозвать…

– Как?

– Послушай, Вероника, с меня довольно! Весь четверг я пытался дозвониться тебе. Я хотел лишь сказать об этом чеке и пытался это сделать до полуночи…

– Итак, где ты была?

Машина с катером медленно поравнялась с ними. Дюваль, словно тонущий пловец, увидел над собой белый Парус и винты. Вероника посигналила фарами. Высветились медные буквы на корме судна: „Лорелея'.

– В Париже я всегда очень занята.

– Чем это?

– Представь себе, я хожу в кино, на выставки, демонстрации мод.