значит накликать беду на свою голову. Но не могу же я сказать об этом.

– Вот что, – вновь заговорила Гизела. – Скажите вашему другу, что я тоже ваш друг. И раздевайтесь.

Я посмотрел на Костю. Он нисколько не волновался, только был чуточку бледнее обычного.

– Раздевайся! – после секундного колебания сказал я. – Получилось очень удачно. Здесь нечего опасаться. Я знаю ее.

Костя хотел, видимо, задать какой-то вопрос, но раздумал.

Мы разделись, вышли в коридор, почистили обувь, повесили верхнюю одежду. Но голову сверлила мысль: 'Вдруг ловушка?' Гизела принесла пачку сигарет, угостила нас, закурила сама.

– Я вас напою кофе. Будете пить?

Мы переглянулись.

– Я тоже выпью, – поспешила добавить она.

– Удобно ли? – нерешительно проговорил я.

– Очень удобно. Я весь день сегодня варю кофе. Незадолго до вас у меня был господин Земельбауэр. Он мой сосед. Его дом напротив. Вот там, – она показала в угол. – А через дом от него живет господин Гильдмайстер. Тут целая колония.

Я слушал, кивал и чувствовал, как горят мои уши. Мы угодили в осиное гнездо. Чем все это кончится?

– Смотрите журналы. Я быстренько.

Мы остались одни, Костя оглянулся на дверь, за которой скрылась хозяйка, и спросил шепотом:

– Что это за цаца? Немка?

Я кивнул и коротко рассказал о знакомстве.

Костя почесал затылок.

– А что она делает?

– Понятия не имею.

– Тонкая штучка.

Я встал, прошел к этажерке. На верхней полке лежала стопка иллюстрированных журналов. Руки машинально стали перелистывать их.

– Нам нельзя сейчас высовывать нос, – объяснил я создавшееся положение Косте.

– Угу… А я думаю: почему у нее свет? Теперь ясно: начальник гестапо, комендант. Весь этот квартал надо сжечь.

– Чш-ш, – предупредил я.

– Да, – Костя понизил голос, – прелестная ночка выдалась. А не пошла ли она предупредить кого- либо?

– Ну, а если? Что предлагаешь?

– Да я так. Если уж драться, то лучше здесь.

Я отобрал два журнала – себе и Косте, хотел отойти, но взгляд сам по себе непроизвольно остановился на телеграфном бланке, лежавшем на второй полке. Он был заполнен готическим шрифтом. Деталь сама по себе привлекала внимание. Я всмотрелся, и кровь ударила мне в голову. Телеграмма адресовалась Гизеле Андреас. Из Берлина ее отправили тринадцатого. Текст был краток: 'Задерживаюсь. Вылечу семнадцатого. Обнимаю. Себастьян Андреас'.

Так вот кто она! Вот с кем мы имеем дело! Жена оберштурмбаннфюрера, о котором ведется переписка. Сегодня шестнадцатое. Он вылетит завтра.

Я подошел к Косте и, взволнованный, поведал ему об открытии.

– Сгорим мы, как шведы под Полтавой, – проговорил он спокойно. – Есть предложение – стукнуть ее и потихоньку сматывать удочки.

Стукнуть. Потихоньку.

– А если она действительно друг?

– Вы, значит, еще не уверены?

Послышались шаги. Мы поспешно занялись журналами. Вошла Гизела с подносом в руках. На нем стояли кофейник, чашки и блюдечко с кусочком масла.

Она поставила все это на стол, вынула из шкафа пачку галет, сахар, разлила кофе.

Отпивая маленькими глоточками горячий кофе, я сказал:

– Очень рад знакомству с вами.

– Да? – спросила она. – Охотно верю. Хотя здесь многие говорили мне то же самое.

Она поинтересовалась моим образованием, профессией. Я удовлетворил ее любопытство.

Мне почему-то вспомнилась недавняя беседа с Земельбауэром. Он сказал, что какое-то «но» мешает ему. А говорил он о Гизеле. Не является ли этим «но» оберштурмбаннфюрер? Вполне возможно.